Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

Катерина с детьми подошла к окошку:

– Приползла, насрала у душу, и уползла… О, топчется у калитки… Наверна щас… Точно… Ползет, гадюка, обратно… Видно еще не все гадости в ыказала … – саркастически усмехнулась она.

Бабушка, действительно, вернулась, но теперь уже со слезами на глазах:

– Нэ трэба, Катя, о так о то… прощатыся… Чи мы нэ люд ыны?..– она взяла на руки подошедшую Ольку и села на табурет:

– Вы ж для мэнэ родн ыон уки… – и немного помолчав, продолжила – Там жешь, Катя, в тэбэ твоя м атэ схоронэна, що и пров едати еи тамо некому… Бог дасть, мабудь, спр авитэ еи тамо крест та оградку, як о то приидытэ. А я тутычко ост агнуся, поки ус и ж Ив ановы д ивки не повыв учиваються тут у городи. Його старшие ж у мэнэ живуть, бо у Муйначке школы для их вже нэма, а тильки для мал их.

Она погладила по голове внучку и крепко прижала ее к себе.

– А вы пыш ить бабушке, – сказала она уже совсем мягко – Ма будь, Бог дасть, то пры иду до вас кол ысь у той ваш… як його… Калынин о ций, будь он неладен…

Тут к бабушке подошли Павлик и Анька с Толькой, и баба Ариша, погладив по головке и их, снова всплакнула:

– Ма будь, тамо тёпло, тай, правда, в ыдюжитэ… А я молытыся за вас тутычко буду… Будэ здоровье, ма будь колысь и прыиду туды до вас… Тильки пыш ить, та нэ забув айтэ свою о то бабу…

– А за алименты не переживайте… – внезапно прослезилась и мама. – Я сама буду ходить там на почту и отсылать его жёнам… – пообещала она.

Так, недели за две до отъезда они и попрощалась со своей свекровью и бабушкой.

В один прекрасный вечер за ужином отец объявил, что завтра к дому привезут контейнер:

– Ты ус юкартошку по ящикам о то порассып ала?

– Та всю… Тока, как мы ее вдвоем загружать будем у тот контейнер? Я пустой-то ящик еле двигала…

– Та не боись, я ж договорился о то с дядькой Илькою – подъедить завтра та пом ожить.

– Это, которого «мухи обосрали», или другой тот —троюродный твой Илько?

– Та не нашел я того Илько. С уборочной, засранец, еще не приехал.

– Небось опять загулял, паразит, де-нибудь?

– Та не наше с тобою о то собачье дело, где он! А так, канешна, утроём мы бы, быстро о то погрузили. Ты мине лучше о то скажи, шо о та стара карга тагда приползала?

– А де ты ее видал?

– Та чуть лбами у дядько Илько о то не столкнулися, язви… Гов орить, шо вже с усеми попрощалася.

– Всё боитца, шо уматаешь, а ее будут тут долбать с твоими ж алиментами.

– Как о то вы тока глаза тут друг дружке не пов ыцарапали?

– Как видишь, не повыцарапали…

Вскоре от мамы дети узнали, что их новое место жительства под названием Калинин, на самом деле, новым являлось лишь для Тольки, Ольки и Павлика, потому что родились они в Муйнаке и Атбасаре – на родине отца. А родители в Калинине когда-то уже жили, там же познакомились и произвели на свет Аньку. Но через год после Анькиного рождения, они сначала планировали переезд из Калинина на мамину родину, в Шемонаиху, но почему то передумали и уехали в Муйнак…

Уже перед самым отъездом из Атбасара, они услышали от отца, что поселок, в который они собрались, находится на самом юге всей бескрайней страны под Ташкентом и впервые услышали фразу: «Ташкент – город хлебный», и что там вообще не бывает морозов и наводнений, а растут настоящие арбузы, дыни, яблоки и виноград, которые они видели только на картинках. После всех этих многообещающих новостей дети с еще большим нетерпением стали ждать день отъезда.

Контейнер отец с дядькой Илькой благополучно загрузили нехитрыми пожитками, но в основном, конечно, он был заполнен ящиками с выкопанной намедни картошкой. Отец очень гордился этими ящиками:

– Это ж мин е, дядько Илько, у воинской части дали о те ящики. Они ж – не халям-балям, а с под патронов о то!

– Та спер, небось?

– Не, сами дали.

– Хорошие ящики. И картошка в них доедет хорошо до самого Ташкента. Всё подспорьем будет там вам.

Олька крутилась возле машины с контейнером и ни на шаг не отходила – боялась, что про нее нечаянно забудут, искренне полагая, что, когда погрузят все вещи, они всей семьей тоже сядут в этот огромный железный ящик и поедут на юг. Но смекалистый дядя Илюша, уловив тревогу внучатой племянницы, объяснил Ольке, что они отправятся на новое-старое место жительства лишь через несколько дней, и не в контейнере, а на поезде – в вагоне для пассажиров.

Услышав это, Анька засмеялась и сказала, что Ольку они с собой не возьмут, потому что она им не родная, а подкидыш. А Толька бегал вокруг Ольки и, высовывая язык, дразнил:

– А Олька – подкидыш! Мы ее с собой на юг не возьмем! Бе-бе-бе… ме-ме-ме…

Ей было очень больно и, уже с полными слез глазами, Олька побежала к маме уточнять свое истинное происхождение. Анька с Толиком ринулись следом, и, опередив Ольку, Анька первая обратилась к маме:

– Ма, а правда же, что меня вы нашли в капусте, Тольку в морковке, Павлика в больнице, а Ольку подобрали на дороге, потому что ее там татары бросили, да же, ма?

– Лучше бы помогли, вон, матери позаметать! Та принесите жеш хоть совок, там он – у сенках. – сказала мама, подметая опустевший дом.

– Толька! Быстро принеси маме совок! – скомандовала Анька.

– Сама неси! Мама тебе сказала! Ма, мы же Ольку с собой не возьмем, да же, ма? – спросил Толик.

– Тю, а куда же мы ее? Тут, что ли оставлять? Та вы принесёте мне совок, язви вас у душу, или нет?!

И Анька с Толиком, мгновенно исполнив просьбу матери, стали наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Олька, выпятив нижнюю губу, явно намереваясь вот-вот разрыдаться, робко приблизилась к маме:

– Ма-а-а?.. Аньку – в капусте, Тольку – в морковке, а меня где, м?! – с горечью вопрошала она, сквозь навернувшиеся слезы глядя на мать.

– Де-де… Ворона тебя на дереве снесла! Ид-ди, не маячь перед глазами!

– К-какая ворона? Где-е?.. – уже едва сдерживала она рыдания.

– В гнезде!

– Почему – ворона?..

– Та потому, шо ты горластая!! Та не путайся жеш ты под ногами, твою мать! Мотай отсюдава, я тут позамету, – оттолкнула она стоявшую над душой младшую.

Ответ мамы Ольку явно не устраивал и нервы ее не выдержали. Она с ревом упала на пол и забилась в истерике.

…Глядя в окно плацкартного вагона, Олька тревожилась, что поезд в любой момент может тронуться, а отца все еще нет: «Посадил нас, а сам куда то умотал… И мама, вон, вот-вот заревёт. И правда, где его носит? А вдруг он отстанет от поезда, и ему придется бежать за нами до самого юга?..» Потом она увидела первые перистые хлопья снега, которых было не так уж много, и летели они, плавно кружась, а когда опускались, некоторые исчезали совсем, а какие-то разметал по сухой земле носящийся в бешеном танце ветер.