Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

– Если не забудешь Боженьку, Он тебе и даст все, что ты не попросишь у Него.

– Да-а? Нет, баба Наташа, честно?!

– Честно, – засмеялась баба Наташа.

– Честно-при честно?

– Да ты потом сама и увидишь, моя хорошая, что правду говорю… – вдруг серьезным тоном задумчиво промолвила баба Наташа, глядя невидящим взглядом в Олькину сторону, – только не забывай Боженьку. Только не забывай…

– А вы, что ли, забыли попросить у Него Ангела?

– Да не забыла. А просто Он мне пока что не счел нужным, наверное, дать такую иконку.

– О-го-о… А мне тогда, тем более, не даст Ангела до самой старости, пока не умру.

– Это почему же?

– Потому что я плохая.

– И с чего ты это взяла-то?

– Потому что меня никто не любит.– С грустью пролепетала Олька и еще тише добавила, – никто из людей…

Почти сразу Олька заметила, что из глаз бабы Наташи и от нее самой исходило какое-то необыкновенное свечение и невероятное тепло. Сначала она всё не могла понять, почему чувствует это тепло только от бабы Наташи и больше ни от кого?.. А вскоре, после некоторых размышлений, ее вдруг осенило: «Теперь я поняла, что не только из-за красивых зубов баба Наташа такая добрая и светящаяся… и вовсе не оттого, что у нее внутри есть лампочка, а потому что у нее есть Красный угол, потому что Боженька всегда с ней! Хоть бы наша мама, когда постареет, стала бы такой же красивой и мудрой бабушкой…» – мечтала она, краем глаза наблюдая за бабой Наташей и мамой, которые, мило беседуя, рассматривали какие то фотографии.

На ночлег гости располагались по установленному бабой Наташей порядку: отец, мама и Анька с Толиком на матрацах, расстеленных на полу. Павлик – с тетей Верой, а Олька – с бабой Наташей. Самой последней в доме ложилась, как правило, баба Наташа. Благословив перед сном детей и пожелав всем спокойной ночи, баба Наташа гасила свет, велела Ольке закрывать глазки и нагреть ей постельку, а сама надевала длинную до пола ночную рубашку, зажигала на полочке в Красном углу лампадку и долго-долго молилась… Так долго, что Олька никогда не слышала, как баба Наташа ложилась к ней в нагретую постель. «Я тоже, когда вырасту, буду, как баба Наташа в Красном углу и в такой же длинной ночнушке разговаривать перед светящимися иконами с Боженькой, с Богородицей и с моим Ангелом…» – засыпая, мечтала она.

За эти несколько дней Олька привязалась к бабе Наташе и очень полюбила ее, сама пока до конца не понимая, что причиной этому служили, на первый взгляд, казалось бы, совершенно обыденные и незначительные поступки бабушки. Например, увидев, как Толька во дворе дразнит и задирается к Ольке, а потом и вовсе, размахавшись кулаками, разбил ей губу до крови, она легонько взяла Тольку за ухо и так же, без крика и раздражения, объяснила обидчику, что он должен защищать младшую сестру, а не обижать. После этого баба Наташа поставила Тольку в угол, и велела ему там стоять до тех пор, пока он не попросит у Ольки прощения. Обработав Олькину ранку приятно пахнущим маслом из лампадки, она взяла ее к себе на колени и, они, медленно покачиваясь, сидели и просто молчали. Тогда у Ольки впервые в жизни почти мгновенно прошла боль, она ощутила себя защищенной, почувствовала невероятное тепло бабы Наташиных рук и была счастлива, как никогда: «Из всех людей только у бабы Наташи такие добрые, умные и ласковые глаза… И только у бабы Наташи такие мягкие руки… У бабы Ариши, конечно, тоже… просто бабы Наташины чуть-чуть помягче».

Полина Васильевна, физик-математик по образованию, и по призванию истинный педагог, мгновенно определила как незаурядные способности начинающих школьников Аньки и Толика, так и оценила скорость чтения и объем выученных наизусть книжек дошкольницы Ольки:

– Какие же вы молодцы! – прозвучала из ее уст искренняя похвала.

С самого начала их совместного проживания Полина Васильевна умудрялась выкраивать свое личное время так, чтобы в непринужденной обстановке легко и весело обучать всех четверых и как правильно произносить те или иные слова, и на какой слог следует ставить ударение. Даже отцу и маме в весьма деликатной форме, полушутя, полусерьезно она подсказывала, чтобы те в пример детям старались хотя бы не «гэ-кать»:

– Понимаете, дядя Гаврюша, в Калинине сейчас подавляющий процент немцев проживает, и…

– Ну, так и шо с того? – нетерпеливо, но на удивление доброжелательным тоном перебил отец Полину Васильевну.– И шо, теперь нам, старикам, позаклеивать рот изол ентою и не разговаривать о то совсем?

– А то, дядя Гаврил, что немцы не только не «гэ-кают», а и говорят по-русски лучше нас – русских.

– Не, Полинка, мы вже – старики, шоб нас о то переучивать, – не собирался сдаваться отец.– Нас вже не попереучивашь о то, бо с нас вже спросу нем ае…

Баба Наташа с тетей Верой дружно засмеялись. Они всегда смеялись, что отец бы ни сказал.

– В тридцать пять лет и – старые? Гавриил Петро-ович… – иронично улыбаясь, развела руками Полина Васильевна.

– Та мне, Полиночка, вже не тридцать пять, а целых тридцать шесть о то! А о той старой карге, шо у в углу сидить шъёть – и того больше. Скока-скока тебе годиков, дорогая, о то стукнуло?

– Та не твово ума дело, – подала голос притихшая, было, мама, занятая починкой какой-то одежины.

Баба Наташа с тетей Верой засмеялись еще громче.

– М-гм, бабе Наташе, значит, уже шестьдесят четыре, и она все слова произносит правильно … – подавляя улыбку, сказала Полина Васильевна. – М-м? Что на это скажем, уважаемый дядя Гаврюша?

– А то, шо баба Наташа твоя – голубых кровей о то. А почему ж тада Вера гэ-каить, – мать твоя, га? Шо ты на это скажешь, дорогая?

– Да потому, что мама такая же Муйнацкая, как и вы, – улыбнулась Полина Васильевна.– Но она и постарше вас аж на три года. Кстати, она уже в основном-то правильно всё произносит, только вот гэ-кать, да, еще не совсем отучилась. Она, видите ли, считает, что техничке можно иногда и по-гэкать. Да, мам?

– О то ж… – засмеялся вместе со всеми отец. – Так и я жеш простой шоферюга и институтов о то не кончал.

– И, всё равно, дядя Гаврюша, приятного будет мало, если ваших детей в школе дразнить будут оттого, что они – русские, а говорят, как попало. Да и на родительском собрании вы же не будете молчать, словно воды в рот набрали?

– Та как итам он ео то русские, када усе хохлы! А на собр ання них ай х одить о та стар а. Ищё я на о те собрання не ходил… Ну ты, Полинка, как скажешь, как о то у лужу пёрднишь!

Мама, ловко откусив толстую нитку, как могла делать только она, подключилась к разговору более активно:

– Да-а, Полинушка, на все собрания придетца ходить, канешна, мне. Пойдет он, как раз… Я за другое думаю, Полина: моя маменька всю жисть говорила культурно, но она-то из дворян была. И мы ж, пока не пошли у школу, говорили так же, как она. Вот и у той жеш школе, а потом и у колхозе, та еще и от этого «славнецкого» Журбенко кой-чиво поднабралася, вот и заговорила, как и все. Так шо, Полина, не морочь голову ни себе, ни…