Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

В начале сорок седьмого года у сорокашестилетней бабы Наташи с дедом Назаром родился ребенок, который, правда, умер еще в недельном возрасте. И так уж сложилось в их семье, что двадцатилетняя тогда тетя Вера почти что одновременно (с разницей в какие-то полторы недели) со своей матерью родила тоже – дочку Полину. По каким-то причинам, (о коих в их семье не было принято говорить), Полине дадут фамилию и отчество не родного отца, а отца тети Веры – первого бабы Наташиного мужа Василия. А фамилию «Жуков», так и не доставшуюся внучке от биологического отца, баба Наташа озвучит ей лишь в день ее совершеннолетия, когда его фамилия для Полины уже не будет значить ровным счетом ничего.

Сразу после родов тетя Вера, как и полагалось в послевоенное время, была вынуждена выйти на работу в колхоз, где еще с довоенных лет трудилась от зари до зари и на разных должностях – от слесаря-ремонтника до комбайнера. Меж тем баба Наташа, похоронив свое новорожденное дитя, но поскольку у самой еще было грудное молоко, кормила Полину своей грудью, заменив внучке мать почти в полном смысле слова. Дед Назар же заменил тете Вере и Полине (причем тоже во всех смыслах) отца, потому как любил их как родных. Кроме того, что дед Назар от природы вкупе с могучим телосложением обладал богатырской физической силой, он был не менее силен духом, необычайно ласковым, добрым и мудрым.

В апреле пятьдесят второго, словно гром среди ясного неба, грянул приказ Сталина, непосредственно касающийся вечно гонимых переселенцев, невыполнение которого приравнивалось к наказанию за измену Родине, о последствиях чего они уже знали не понаслышке…

Уполномоченный из райцентра по уши в грязи и с папкой подмышкой, которого селяне тут же «окрестили» «упал намоченным», зачитав на сходе сельчан приказ вождя пролетариата, сказал, что, мол, северные казахские степи они, Слава Богу, освоили, подкормив страну хлебом, теперь же их силы требуются, чтобы одеть советский народ. А с этой целью им необходимо срочно отправляться на юг – для орошения и разработки пустынных и безводных земель под хлопок.

– …Ну, раз вопросов так ни у кого и не возникло, обязан отъезжающих предупредить: на сборы отпущены ровно одни сутки! – в довершение сообщил «упал намоченный», направляясь к застрявшему неподалеку от села грузовику, который тщетно пытался вытащить из глубокой колеи трактор.

Как оказалось, первыми должны были туда отправляться старики, женщины и дети, поскольку молодым, в числе которых оказался и Гавриил, предстояло здесь на целине посеять и убрать до сентября еще один, но последний урожай. Остаться в Муйнаке и не без барабанного, правда, боя власти разрешили лишь семьям, в которых было семеро по лавкам, а кормилец вернулся с войны инвалидом, как, к примеру, брат Гавриила – Иван.

Заколотив крест-накрест свои обжитые хатёнки, и едва сдерживая рыдания, взяв в охапку детей да прихватив с собой на первое время кое-что из продуктов и сподручного скарба, они с горем пополам – из-за весеннего бездорожья, добрались до атбасарского железнодорожного вокзала, где их и погрузили в товарняк с вагонами для перевозки скота.

Эшелон с девятнадцатью вагонами, в каждом из которых располагалось по несколько семей, двигался в конечный пункт назначения ровно восемнадцать суток…

Ни баба Наташа, ни тетя Вера на уговоры рассказать о том, как они ехали столько много времени в товарном поезде, не поддавались, и вообще, наотрез отказывались говорить. Только Полина Васильевна, которой на тот момент едва исполнилось пять, основательно порывшись в своих воспоминаниях, кое-что поведала детям.

Дабы в пути не умереть с голоду, они на единственной в вагоне «буржуйке» варили похлебку из прихваченных впопыхах круп и семенной, не сгодившейся им нынче, картошки, а из муки делали з атирку. Мужики для этой, в том числе, цели на больших станциях добывали воду. По ночам семьи отгораживались импровизированными «ширмами», расстилали на сено кошму и под стук вагонных колес засыпали. В качестве уборной им служило ведро в углу за мешковиной, из которого дежурный по установленному самими попутчиками графику, периодически выплескивал между станциями скопившееся «добро».

Самым ярким воспоминанием у Полины Васильевны был некий дед Емельян по фамилии Белозеров, с которым она с первого же дня очень подружилась. Возможно, их в первую очередь сближало то обстоятельство, что из всего количества попутчиков в их «купе» веселый и жизнерадостный дед Емеля, которому перевалило хорошо за семьдесят, был самым старым, а Полина – самой младшей. С самого начала пути дед Емеля почти всю дорогу не выпускал из рук свою старенькую балалайку, а когда кто-то из женщин вдруг начинал тихонько всхлипывать, сетуя на ситуацию, в которой они оказались, он, тихонько наигрывая мелодию повеселее, говорил, будто самому себе, да присевшей на сено у его ног Полине:

– Лишь бы не было войны… Такую войну пережили, такой голод и мор выдюжали, а это – по сравнению с мировой революцией – тфу! Брат ведь брата теперь не убивает… Да и самолеты не бомбят, танки не стреляют, дороги не взрывают. И кушать, Слава Господу, есть чего. Та даже куда оправляться вон есть… Правда, Полинка?!

– Правда, деда! – радостно поддакивала Полинка.– А что такое «оправляться»?

– А переваренную пищу есть куда девать.

– М-гм. Давайте, дедушка, дальше!

И дед продолжал:

– Нас же не в тюрьму и не в концлагерь везут, и не на чужбинушку гонят, а на юг и на добрые дела. Здесь с помощью Божией разроб ыли земельку под хлеб? Разробыли! Значит, и там разр обым под хлопок. И там нас Господь не оставит, коль оставил жить после такой-то войны. А будет хлопок – будет и на что покушать и что надеть всем людям. Да, Полинушка?

– Да, деда!

– Вот и Полинка со мною согласная. Сколько ты хочешь платьев, Полинка?

– А сколько можно?

– Да сколько захочешь!

– Я хочу… А можно целых два?! – Подпрыгнув, вскрикнула Полинка, и, загибая на руке пальчики, немного подумав, добавила. – Ой, нет, целых три: одно, чтобы дома носить, второе, ну, которое еще красивее – в Храм, а третье, тоже красивое – в гости к кому-нибудь ходить, и доберег уего для школы.

– Так, что, братья и сестры, считай, у нашей Полинки уже три платья из чистого хлопка имеются, ну?! А вы нюни пораспускали! Эх-ма…

Потом дед, будто устав играть, просил Полину читать, якобы, одному ему молитвы, которых она, благодаря бабе Наташе, знала целое множество. Когда молитвы закончились, а Полине хотелось еще и еще что-нибудь рассказать так полюбившемуся деду Емеле, она вдруг предложила:

– А давайте я вам стишок теперь расскажу!