Лана Петровских - Высокоблагородие

Жестом, обращенным в сторону притаившегося садовника, Гавриил остановил порыв слуги вмешаться.

– И в чем же дурак, извольте узнать?! – ехидно спросил советник.

– Если любишь, надо было сразу! Просмотрел… – еле слышно ответила цыганка.

Гавриил Панкратович похолодел, когда до него дошел скрытый смысл ее слов, коснувшийся его тайны. С трудом сдерживая гнев, покидая галерею, он прошипел садовнику:

– В участок её!

Вторая бессонная ночь забирала остаток сил. В четыре часа утра он пошел к заутрене в церковь. Облегчение от дум не пришло, но в голове от обилия свечей и молитв прояснилось.

В девять утра советник был в камере задержанной. Узкое длинное серое помещение напоминало пенал. Единственным пятном мутнело крохотное окошко под самым потолком с грязным стеклом и чугунной решеткой, на подоконнике стоял огарок свечи.

Гавриил Панкратович долго молчал, впервые не зная, с чего начать. Цыганка заговорила первой, и тембр ее голоса был бархатно-мягким.

– Я не верёвочка, по которой ты найдешь ее. Отпусти ты меня… измучили меня здесь… спать не давали, воды не давали… Не со зла я тебе слова сказала, пожалела… Глупая она. А шла я за ее шкатулкой… Только велено мне было шкатулочку-то при себе держать, да назавтра в парке Петровском ждать. А кто придёт – не знаю… вот и всё… Отпусти ты меня, Христа ради. – Ваше высокоблагородие…

Гавриил поднял покрасневшие от усталости глаза и впился взглядом в цыганку.

– Вижу, сам измучился… остуди сердце… перекинь думы… – ласково проговорила цыганка. – Не ровня она тебе… пустышка…

За много лет он впервые усомнился в себе. То ли ночи, проведенные без сна, то ли потаённое, крепко спрятанное в душе вдруг обрело материю, облекаясь в слова. То, о чем болело его сердце, о чем не дозволял себе думать в часы одиночества, вдруг кровоточащей раной вырвалось наружу. Его глаза наливались кровью, что-то звериное просыпалось в нем.

«Как эта чернь посмела говорить о его чувствах к Лизе!»

– Не свирепей, высокоблагородие… тайну твою с собой унесу, здесь подвоха не будет… Отпусти меня, – будто прочитав его мысли, осторожно промолвила цыганка.

С трудом овладев собой, Гавриил отодвинулся от задержанной, выпрямился во весь рост и бесстрастным голосом с казёнными нотками проговорил:

– Завтра со шкатулкой будешь в том парке. Не дай бог, только подумаешь сбежать, пристрелю. После сделки отпущу.

Он подошел к двери и неожиданно ловким движением выхватил револьвер и, почти не целясь, сбил огарок свечи с подоконника. Расстояние две казённых сажени!

Цыганка вжала голову в плечи, понимая, что играть с ним опасно.

За дверью он велел караульному накормить задержанную.

В эту ночь ему снились кошмары. Цыганка, перебрасывая края широкой юбки, кружилась по залу. Дождем из золотых украшений проливалось пространство вокруг нее… Портреты предков оживали на стенах… Всё кружилось в бесовском танце…

Гавриил очнулся, вскочил с кровати, оглядывая свою спальню.

Через час он был в надзирательской. Привели задержанную.

– Принеси что-нибудь поесть, – отдав поручение конвоиру, он сосредоточился на бумагах. Цыганка продолжала стоять.

Через пять минут в надзирательскую на подносе с белой салфеткой вплыли вкусно пахнущий чай с мятой и румяные пирожки.

– Руки ей освободи, – приказал Гавриил Панкратович.

Цыганка обессиленно прижималась к косяку. Когда дежурный вышел, советник отодвинул бумаги.

– Садись и ешь. Мне твои обмороки ни к чему. Дело нельзя провалить. Когда некто подойдет и заберёт пакет со шкатулкой, ТЫ! – он будто ударил – продолжаешь сидеть, пока не стихнет суматоха. Потом дойдёшь до набережной спокойно и чинно, завернешь за угол булочной и свободна!

Когда они сидели в закрытой пролетке, он не повторял инструкций, а наблюдал через окно.

– Через минуту пойдёшь! До парка квартал… За тобой проследят, я поблизости буду…

Молодая цыганка вдруг застонала, сжимая губы и скороговоркой произнесла:

– Прости меня, я всё сделаю как надо… Не ходи за мной, прости, прости… нельзя тебе говорить, да не могу я иначе, судьбу свою ломаешь, брось ты ее, не любит она тебя, да и не полюбит никогда. Даже если найдёшь её, силком к родителям отправишь, снова сбежит, а тебя ненавидеть будет, другая у тебя… другая будет, только ты не видишь ничего, не чувствуешь, обида в сердце живет, не ходи за мной, все сделаю и… пропаду…

Гавриил обернулся при первых её словах и наблюдал, как искренне, правдиво молит цыганка. В полутьме закрытого экипажа, она и на цыганку-то похожа не была: красивое светлое лицо, манящие глаза. И голос, срывающийся от волнения, завораживающий, нежный и доверительный. Он отмахнулся от разыгравшегося воображения и толкнул дверцу ногой.

– Ступай!

Она вздрогнула, покорно кивнула. На прощание распахнула в его сторону восхитительные глаза и вышла.

Петровский парк был излюбленным местом москвичей. Обширный пруд, лучи липовых аллей, ландшафтные излишества ещё радовали глаза великолепием осенних красок.

Недалеко от кофейного домика на самом видном месте на центральной скамейке она робко сидела под градом осуждающих и любопытствующих взглядов прогуливающихся. Нелепо смотрелась её красная юбка среди изысканно одетой публики. Дамы в роскошных накидках с презрением, а подчас с жалостью смотрели за неё.

Из кармана суконного «веллингтона» советник достал часы. Стрелка отмерила пятнадцать минут. Нервы пульсировали под сюртуком. Он сидел в той же пролетке, которая теперь стояла напротив назначенного места.

Мимо скамьи пробежал мальчишка, продавец газет. Неожиданно вернувшись, подскочил к цыганке, выхватил свёрток из её рук и припустил, петляя между прогуливающимися по парку.

Переодетые полицейские галопом неслись за ним. Но мальчишка, кинув сверток в притормозившую пролетку, исчез в толпе. Преследователи остановились, не зная инструкций на сей сюрприз.

Гавриил Панкратович, забыв о цыганке, скомандовал догнать обманщиков. Но ускользающий возничий, лихо управляя кобылой, свернул в узкий переулок. Пролётка советника проскочила поворот. Далее преследование не имело смысла.

«Будто контрабандисты! Разработали план почище полицейского надзора!» – Гавриил был в бешенстве.

Остановившись, извозчик закрыл голову руками, понимая всю тяжесть последующих для него мер.

Гавриил Панкратович вышел на мостовую, осмотрелся и похолодел, увидев на противоположной стороне улицы Лизу.

Девушка поспешно свернула за угол дома. Советник, забывая про чин, как гончий, помчался за ней. За углом её ждал закрытый экипаж. Последнее, что увидел Гавриил, – мужские руки изнутри помогли взойти ей в коляску. Она на секунду обернулась, увидела бегущего к ней Гавриила, состроила в его адрес гримасу и скрылась за дверцей. Возница пустил гнедую в галоп.