Илья Коган - Маленький Фишкин. Быль-небылица

– А одеялко-то было чисто пуховое! Так жалко, так жалко!..

Оказывается, мне снилось то, что мама рассказывала. Только голос у нее почему-то был веселый. И таким же веселым голосом заговорила вдруг тетка Рейзл:

– Хе, смешно!.. Подумаешь, одеяло бросила!.. А сколько их валялось по сторонам, когда все Кунцево по Можайке драпало!.. Подушки… чемоданы… коляски… Как услышали, что немец уже в Химках!.. Хе-хе! Все бебехи побросали!.. Абы токо до теплушек дорваться!..

… Я снова спал и видел, как люди несутся по платформе, отталкивая друг друга, теряя детей, впихивая узлы в товарные вагоны, я сам когда-то был задавлен такой толпой в тоннеле, когда бомба попала в станцию «Киевская»… Да… Все бегут… И только одна тетка Рейзл выступает, не торопясь, брезгливо лавируя между потерявшими голову людьми. Одной рукой она держит раскрытый зонтик, другой бережно несет портфель. Большой кожаный портфель с двумя замками… Я давно на него зырился…

– Зейст! Лехелте!.. Смеетесь! – сказала тетя Фрима. – А как мы семь суток с покойником ехали!.. Хо-хо-хо!.. Сначала-то он почти живой был, дочь его на верхнюю нару запихнула, да привязала, а то он все метался… «Гу-гу-гу!» говорил. А на четвертую ночь захрипел… Это уже за Уралом было… А с утра затих… Вся его мешпуха, зараза, неделю молчала… хотела до Челябинска довести… они там собирались сходить… А потом такой вонь пошел… ой, не могу!.. Все спрашивают, может ктой обосрался… пусть скажет… А чего он уже може казать? Он уже усе казал… Прохфессор, говорят, был… А осталось одно «гу-гу»… Умора…

Но никто уже не смеялся.

– Попили молочка! – сказала мама. А я вспомнил:

– Да это же цыган нашу Маньку чем-то поил! Так она у него потом плясала!

– Фишка! – закричала из своего угла Жанна. – Не гавкай!

Я примерился в нее подушкой, но тут тетка Рейзл зевнула и подвела итог:

– Мишигенер день!.. С утра какой-то военный приставал. Я ему чек выбила, а он не отходит… «Вам кто-нибудь говорил, спрашивает, будто на луне люди есть?»… «Да, говорю, и один уже оттуда свалился!..»

– Ну и что он? – спросил я, стараясь не сильно пугаться.

– Отчепился… И ты отчепись!

На другой день было воскресенье. Но цыганский гомон у наших ворот был еще громче. Цыганята прыгали вокруг верблюда, запряженного в арбу. Каждый месяц этот верблюд привозил к соседям напротив старого казаха, закутанного в ватный халат. А еще в любое время года на голове у него красовалась меховая шапка. Внуки называли старика Бабай, а он, обнимая казахчат, называл их немного странными именами: Сирик и Серал. Может, по-казахски они значили что-то другое… Бабай привозил в город продукты, городские родичи меняли их на вещи, еще остававшиеся у эвакуированных.

Недавно мама выменяла у них свое последнее нарядное платье, серое в искорку, на круг сливочного масла…

Лекса, конечно, уже вскарабкался на верблюжью спину и гордо восседал между горбами. Он лупил босыми пятками по бокам, но верблюд невозмутимо двигал челюстями, пережевывая жвачку. Только когда цыганята стали бесцеремонно дергать его за узду, верблюд перевел задумчивый взгляд со своих ног на толпу маленьких хулиганов.

– Сейчас плюнет! – предупредил наш сосед дядя Толя.

И точно: верблюд плюнул. Могучая струя угодила прямо в голову самого задиристого цыганенка. Джура отплевывался и беспомощно протирал глаза, а остальная толпа без всякого сочувствия покатывалась со смеху. Мой Сюня в восторге подпрыгивал и хлопал себя по коленкам. Даже дядя Толя не мог удержаться. Но его смех быстро перешел в затяжной кашель. Он покраснел, согнулся и схватился рукой за грудь…

– Ай, нехорошо!..

В калитке напротив показался Бабай. Цыганят как ветром сдуло. Но старик будто и не заметил их. Он пристально смотрел на нашего соседа и качал головой.

– Це-це-це! Лечить надо! Кумыс пить надо!

– Слышал… – махнул рукой сосед. – Денег нет…

– Бархат есть?.. Крепдешин есть?..

– Да откуда!

Бабай снова поцокал языком, потом обернулся к своей калитке и закричал:

– Апа!

Из калитки выскочила худенькая старушка в длинном плюшевом платье. Бабай что-то приказал ей по-казахски, и через секунду она уже несла дяде Толе большую бутыль, заткнутую тряпичной пробкой. Наш сосед выставил обе руки, отказываясь от подарка, но старушка и Бабай уже скрылись в своем дворе.

С тех пор каждое утро мы были свидетелями одной и той же картины: из дома выходил дядя Толя, в ту же минуту на улице оказывалась старушка с новой бутылью, и, не говоря ни слова, оставляла ее в руках соседа… По ночам я все прислушивался: так же кашляет сосед или меньше…

Каждое воскресенье мама отправлялась на вокзал. И часто брала с собой меня. На вокзал приходили эшелоны из блокадного Ленинграда. Мама надеялась встретить там свою сестру, тетю Рахиль, и ее троих детей, если, конечно, они еще были живы.

Ленинградские эшелоны приходили на самый дальний путь, подальше от людских глаз. Чадящий паровоз медленно втаскивал состав с теплушками. Затихал скрип и визг колес. И тогда становилось слышно молчание. В немых вагонах не видно было никакого движения, как будто они были пустыми. И только через какое-то время они начинали откликаться на монотонное бормотание идущего вдоль поезда санитара:

– Есть покойники?.. Есть покойники?..

Из дверей теплушек выдвигали что-то похожее на сплющенных кукол с болтающимися руками и ногами. Их складывали на подводы и накрывали брезентом. Из каждого эшелона набирались одна-две телеги…

– Не смотри! – говорила мне мама. Да я и так не смотрел. Я насмотрелся покойников на нашем кладбище. А эти покойники были вообще какие-то неправильные. Вот люди, которые выползали из теплушек, на самом деле выглядели настоящими жмуриками, как называл мертвяков директор кладбища дядя Вася. Все они были сморщенными, белыми, как бумага, и невозможно старыми. Даже дети. И все они брели к столам, где им выдавали миски с едой и по кусочку хлеба. Они не толкались, не требовали добавки. Видно сил совсем не было. И молчали. Только мама бегала от вагона к вагону и звала:

– Рахиль!.. Рахиль!.. Курочкины!.. Анечка!.. Ида!.. Яшенька!..

Никто не отзывался. Никто не останавливался. Потом обязательно появлялись другие эвакуированные. Они тоже искали своих родственников или друзей.

– Шаховские! Есть кто-нибудь из Шаховских?.. Сергеевы! Сергеевы с Литейного!.. Кто знает что-нибудь о Настеньке Шнейдер?..

Никто никого не находил. Часть пассажиров увозили на грузовиках и автобусах. Остальные заползали в свои теплушки. Паровоз гудел, подавал чуть назад и медленно утаскивал состав дальше в Сибирь. Только мама все еще металась по путям, ничего не видя сквозь запотевшие от слез очки. И хрипло выкрикивала: