Александр Шорин - Ось второго порядка

Сначала Гансу захотелось просто бросить тело в воду, но после некоторых размышлений он отказался от этой идеи: наверняка оно затонет где-нибудь поблизости. Лучше вывезти его в лодке подальше и затопить там. Однако пока он отвязывал лодку, родилась идея получше: гнилое днище плоскодонки настолько прохудилось, что едва ли выдержит долгое плаванье; каблуком сапога он немного увеличил течь и опустил тело на дно. Потом с силой оттолкнул лодку от берега, плюнул в воду и поплелся назад в свой трактир.

Незадолго до рассвета, когда из-за туч всё-таки соизволила выползти луна, Махмуд, снова привязанный на своем обычном месте, под навесом, вдруг завыл так протяжно, что отозвались все окрестные собаки: этот вой ещё долго летал по округе, перемещаясь кругами – то смолкающий, то возникающий вновь.

В постели Ганс, который так и не смог заснуть, совершенно неожиданно заплакал в подушку как ребёнок.

И только крик первого петуха, возвещающий о начале нового дня, заставил и собак, и трактирщика успокоиться.

Утро выдалось неожиданно тёплым. Солнце не по-осеннему мягко освещало долину реки и единственный ветхий домишко, возле которого как поганки у трухлявого пня, расположились неказистые пристройки – их окна смотрели в реку пустыми глазницами. Несмотря на внешнее запустение, старый дом не пустовал. Внимательный взгляд заметил бы, что окна поблёскивают стеклами, а из трубы вьется легкий дымок.

В это утро, как и во всякое другое, Онуфрий, бывший придворный Предсказатель (а точнее, бывший ученик придворного Предсказателя), хлопотал по хозяйству: первым делом затопил печь приготовленными с вечера дровами, долго смотрел на разгорающийся огонь, потом осторожно, по-стариковски, встал, хрустнув древней поясницей. Вдумчиво прочистив большим пальцем левой руки ноздрю большого рыхлого носа, надел старую рыбацкую куртку, зимнюю шапку-ушанку, снял валенки, которые дома предпочитал любой другой обуви, и, надев кожаные сапоги, вышел из дома, захлопнув поплотнее массивную дверь.

Покряхтывая – не разошелся ещё с утра – Онуфрий добрался до завалинки, освещённой солнцем и, сморщив нос, показал белому свету и дворняге по имени Шустрый свой единственный жёлтый зуб. Пёс гавкнул для приличия, лизнул старика в пожелтевшую от времени ладонь.

Старик уже потянулся к карману, где всегда лежало несколько кусочков колотого сахара, но пёс вел себя необычно: продолжая лаять, крутился на месте, то и дело отбегая к реке. Онуфрий, понимающий своего пса с полувзгляда, удивился и, поднявшись, поплелся к реке – туда, где Шустрый заметил что-то особенное.

К берегу прибило лодку, наполовину затопленную водой. На дне её лежал большой тёмный тюк. Неожиданно ловким движением старик вытянул нос лодки подальше на берег и, наклонившись, стал разглядывать находку. В мутной воде, обратив к небу бледное бескровное лицо, лежал темноволосый юноша в чёрной одежде. Старик коснулся пальцами холодного лица, затем распахнул на его груди плащ, в котором зияли прожжённые дыры. Вздохнул. Сноровисто приподнял тело, ухватил со спины и потащил к дому, по пути лишь разок остановившись передохнуть. Шустрый бегал вокруг него кругами и заливисто лаял.

– Помолчи! – бросил старик коротко. Лай оборвался, пёс посмотрел на него с укоризной. – Жизни в нём почти не чувствую, – пояснил Онуфрий, – силы тоже немного, но что-то мне подсказывает, что этот подарочек ещё доставит нам с тобой хлопот.

Затащив тело юноши в дом, старик опустил его прямо на пол, возле печи. Скинул с себя куртку и сапоги, достал внушительного вида нож и аккуратно стал срезать одежду, кидая её к двери, пока там не образовалась мокрая, вонючая куча. Внимательно осмотрев обнажённого, Онуфрий поцокал языком: грудь юноши была покрыта ожогами, которые напоминали собой воронки – такие раны мог нанести только колдовской огонь. Онуфрий помял кожу на груди юноши между пальцами и понюхал их. Несколько секунд он пребывал в задумчивости, а потом с усилием разжал парню челюсти. Запрокинул голову, словно собираясь с силами, набрал полную грудь воздуха и с диким, нечеловеческим криком начал вдувать воздух ему в легкие.

Комната расплылась, потоки энергии полились с губ старика в неподвижное тело. Неожиданно юноша приподнялся, раскрыл и выпятил глаза, а затем снова рухнул на доски пола. Старик повалился рядом. Угли из печи взирали на них из-под белесых ресниц пепла, а Шустрый за дверью жалобно скулил и изо всех сил скрёб неподатливое дерево двери.

Был вечер, в печи горел огонь. В окно тяжело шмякались крупные капли дождя. Онуфрий стряпал на кухне. По всему дому разносились аппетитные запахи баранины и жарящегося лука.

Юноша приподнялся на лежаке, посмотрел вокруг невидящими глазами и вскрикнул. Старик подошел к лежаку.

– Я не вижу, – произнес юноша жалобным голосом, – Я ничего не вижу.

Старик провёл рукой возле его лица и сказал:

– Смотри магическим зрением.

Юноша вздрогнул.

– Кто здесь?

– Коли ты до сих пор жив, значит, рядом с тобой не враг, – усмехнулся старик в ответ. – Когда сможешь посмотреть магически, получишь ответ на свой вопрос.

– Я не умею… магически, – пролепетал юноша.

– Ты не маг? – удивился старик и снова внимательно взглянул на него.

Тот энергично помотал головой.

– Силы в тебе мало, – сказал старик задумчиво, – но она есть. Отвечай, кто ты такой!

Вместо ответа юноша расплакался.

Потом старик кормил его с ложки бульоном. Тот ел без аппетита, но старательно, бормоча сквозь слезы:

– Я из другого мира – где нет магов. Меня зовут Виктор. Витя.

После ужина старик аккуратно приподнял его, пересадил в кресло у печки. Повелел:

– Откройся и вспоминай всё по порядку.

– Я… не умею. Лучше расскажу.

– Не нужны мне твои рассказы, – буркнул Онуфрий. – Всё равно наврёшь половину, если не больше. Откройся и вспоминай! Я помогу.

Виктору показалось, что он задремал. Вспоминать вдруг стало удивительно легко.

Почему-то мне вспоминается, что вначале я ее просто придумал. Образ получился такой: девочка-старшеклассница или вчерашняя школьница. Симпатичная, умная… Любимая.

Такая идея меня позабавила: особенно, если принять во внимание то обстоятельство, что я был женат и никоим образом не помышлял о разводе.

Как бы то ни было, обычно я влюблялся в девушек, а не в образ, хотя и бывало такое, что пытался их – реальных, уже существующих – под какой-то образ подгонять.