Дмитрий Ванходло - Степень сжатия

– Чехов.

– Так! Бельды! Не дави меня своей эрудицией! Мы все отлично знаем, что структура твоего мозга уникальна!

Авторство этой фразы, насчет структуры мозга, принадлежало отнюдь не Хамону. Ее выдал своим обомлевшим почитателям, известный в те годы, среди московских хиппи, художник и идеолог этого движения У. Сольми. В ответ на какой-то лепет, типа-того, что это же надо было придумать такой необыкновенный сюжет! Сольми сказал просто и скромно: «Структура моего мозга уникальна». Только и всего!

Фраза стала крылатой. Самого Сольми не дразнили, ибо он был гениален и раним, а вот стоило кому-нибудь из людей обычных начать нести что-то сильно высокопарное или заумное, как оратору тут же указывали, на уникальность структуры его мозга.

Так вот, с этой прибауткой, Хамон вышел из ванной и стал собираться. Через пять минут они уже спускались по лестнице.

На улице было промозгло, но дождь прекратился. Низко над крышами пятиэтажек летели тучи, гонимые сырым ветром. Удрученные окружающей серостью, вечные вороны на дворовых деревьях сидели тихо, не каркали.

– Куда направим стопы своя? – спросил Хамон.

– Давай, доедем до Кропоткинской, там погуляем по переулкам. Как?

– Давай. Я давно в центре не был.

– А где ты вообще бываешь? – не без подковырки поинтересовался Кола Бельды.

– О! Ареал моего обитания обширен! Это и Преображенка, и Сокольники, где с некоторых пор живет наш друг Промокашка. Это так же все пивные, которые находятся в районе Новослободской, а их там несколько и расстояния между ними велики!

– Почему в районе Новослободской?

– Как это почему?! Потому, что Новослободская – есть центр, вокруг которого обращаются институты. МХТИ – где учится достойный Поручик, СТАНКИН – где Промокашка, 3-й Мед. – где Октопуз, и, наконец, МИИТ где имею удовольствие обучаться я!

– Понятно. Т.е. вы, вместо того, чтобы сидеть на лекциях, учитесь в окрестных автопоилках?

– Нет. Не совсем так. Время от времени, кто-то из нас отлучается, чтобы посетить какую-нибудь особо важную пару. Бывает и такое, что все по институтам расползаются!

– Неужели?! И как часто?

– Ну… в общем бывает… Э… Я не понял… Ты нас осуждаешь?!

– Да нет, конечно. Просто интересуюсь. Собираю информацию про другой, отличный от моего, образ жизни!

– А! Тогда, пожалуйста! Тогда я в вашем полном распоряжении, доктор! Спрашивайте, отвечаем!

Они спустились в метро. Разменяв в кассе последний рубль, Хамон вспомнил, о необходимости заехать к отцу. Эта мысль подпортила ему настроение. Он был совсем не против встречи с отцом, но получалось, что встречаться с ним он будет ради денег. Это было, как-то неправильно, неприятно. Он знал, что просить не придется, что отец даст сам, и все равно, что-то тут было нехорошее.

– Надо найти какой-то заработок. – сказал он – Задолбало постоянное безденежье!

– Киса, для чего вам деньги? Вы же старый, вы скоро умрете! – немедленно ответил ему Кала-Бельды.

– Да ну тебя, нафиг! – Хамону хотелось, чтобы друг серьезно отнесся к его проблеме – Не могу я постоянно деньги брать у отца! Зарабатывают же люди как-то. Вон фарцуют многие.

– Из тебя фарцовщик, извини, как из меня балерина!

– Это почему?! – вскинулся Хамон.

Вскинуться – то он вскинулся, но в глубине души, отлично понимал – его друг совершенно прав.

– Потому, что ты стесняешься спросить у прохожего сколько времени! А тут не время спросить надо, а… Да сам ты все понимаешь!

– Ну, может ты и прав. Ну, грузчиком пойду, на хладокомбинат. Там, говорят, за ночь платят десять рублей.

– Знаешь, Хамон, ты иногда забавный!

– Блин! Да, чего ты тут забавного-то увидел?!

Кола Бельды ничего не ответил. Он стоял, прислонившись спиной к стеклу вагонной двери, надпись на которой предписывала: «Не прислоняться» и смотрел куда-то через плечо друга, а по лицу его блуждала хорошо знакомая Хамону туманная, ироничная улыбка.

– Какой страшный, огромный, разноцветный паук! – вдруг сказал он.

– Что?! – побледневший Хамон резко обернулся. Он до паники боялся пауков вообще, а уж огромных, разноцветных!

– Схема метро – невозмутимо пояснил Кола Бельды – Она похожа на огромного паука!

Кола Бельды, вообще имел некий своеобразный дар. Он замечал страшное и нелепое, там, где никто другой ничего особенного не видел. Так, однажды, глядя на политическую карту Евразии, он вдруг выдал, что Китай, будто клешней охватывает Монголию, а Советский Союз, в свою очередь, точно так же охватывает Китай. Хамон повнимательнее взглянул на тысячу раз виденную карту и понял, что это именно так и есть!

Подобные вещи, Кола Бельды замечал на каждом шагу. Он не делал из них никаких выводов, просто отмечал и будто складывал в копилку. Спустя годы, когда он стал достаточно известным художником, это нашло отражение в его работах.

На «Комсомольской», как обычно, набился полный вагон народу и друзей затиснули, заплющили в самый дальний угол. Разговор их прекратился сам собой.

«Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция Лермонтовская». Поезд загрохотал по черному тоннелю, а Хамону представились вдруг горы Кавказа. Он был однажды в тех краях, видел двуглавый, заснеженный Эльбрус и легко на образ реальных гор наложился в его воображении портрет Лермонтова из кабинета литературы в школе. «Погиб поэт – невольник чести!».

Лермонтов. Ссыльный. Офицер. Дуэль… «Пустое сердце бьется ровно. В руке не дрогнул пистолет» Будто сам про себя писал, а не про Пушкина!

Хамону Лермонтов, нравился гораздо больше, чем Пушкин. Он искренне не понимал, почему в списке великих русских поэтов его поместили только на второе место. Разве есть у Пушкина что-то столь же смелое, крутое и резкое, как «Прощай, немытая Россия»?

Эх, молод был Хамон! Разумеется, нравился ему Михаил Юрьевич «печальный демон, дух изгнанья» В бурке! В эполетах! При сабле и пистолетах! И мурашки бежали по коже от его строк.

«Станция Лермонтовская». Никто не вышел из вагона. Наоборот, втиснулись еще несколько человек. Хамон не видел их, просто почувствовал, что пассажиромасса еще более уплотнилась. Рядом, со всех сторон зажатый приезжими тетками, их кошелками и рюкзаками, невозмутимо читал газету «Красная звезда» полковник с авиационными крылышками на голубых ромбах петлиц. Казалось, его совершенно не напрягают теснота и духота. «Вот, несокрушимый какой вояка!» – почти с симпатией подумал Хамон, которому, как хиппи и пацифисту, просто полагалось ненавидеть всех без исключения «Вояк».

«Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция – Кировская». Странно. Хамон не знал товарища Кирова в лицо. Знал, что звали его Сергей Миронович. Знал, что его убили. Слышал версию, что вроде, как, возможно, это убийство было организовано сталинскими спецслужбами. Знал, даже последний пост, который занимал этот человек, а вот лица не помнил. Всех вождей такого ранга знал в лицо по портретам и памятникам, а Кирова нет! Значит меньше гораздо попадалось его изображений, чем, например, Феликса Эдмундовича. Отчего такая несправедливость? Чем не угодил Сергей Миронович официозным скульпторам и художникам? Непонятно.