Хелью Ребане - Публичное сокровище. Повесть. Только для женщин

Раздался телефонный звонок. Сердце мое ёкнуло. Но это был не Стас. Звонила моя любимая тетушка Шура, сестра мамы. Напомнить, что утром мы договорились с ней о встрече на завтра.

– Пирогов в этот раз не напекла, – сказала она извиняющимся тоном. – У меня ремонт, пироги пришлось купить в магазине. С капустой, с мясом, с вареньем. Жду тебя, не дождусь. Ужасно по тебе соскучилась! Смотри, не вздумай говорить, что ты опять на диете! Знаем мы тебя!

– Диета закончилась, – заставила я себя ответить весело, ей в тон. – Съем всё, что у тебя есть.

А на душе стало вдруг легче.

Эти люди – мама, тетя Шура, дядя Миша, сопровождали меня всю мою сознательную жизнь. И мне казалось, что так будет продолжаться вечно.

В радостном нетерпении я взбежала по лестнице пятиэтажки на четвертый этаж. В этот дом я впервые приехала в гости, когда мне было шестнадцать. Тетя Шура получила в нем квартиру в шестьдесят втором году. Теперь к этому стали в шутку добавлять «прошлого века». Но ведь действительно, с начала этого года двадцатый век стал вдруг прошлым . Это казалось очень странным. Ведь прошлым веком для нас всегда был век девятнадцатый…

В постоянстве места жительства тети было что-то незыблемое, тоже внушающее мне чувство, что мы все никогда не умрём.

– Сильвичка! Дорогая! Здравствуй! Ой, какая у тебя красивая куртка! – воскликнула тетушка, открыв мне дверь.

– Нет, чтобы сказать, какая я в этой куртке красивая, – пошутила я, переступив порог и поздоровавшись со стоявшей за тётиной спиной двоюродной сестрой Леной.

– Ты и без куртки хороша, – сказала тетя. – Похудела, наконец! Полнота тебя портила. А Лена все толстеет. И курит, – и, словно забыв о моём присутствии, повернулась к дочери. – Когда бросишь курить? Всё дымишь, дымишь… Сильви бросила! У нее есть сила воли.

– А нельзя ли как-нибудь так похвалить меня, чтобы не испортить настроение Лене? – принялась я, как всегда, отечески перевоспитывать тетушку. – Не критикуй ее все время. Ты же понижаешь ее самооценку!

– Продай куртку мне, – брякнула вдруг Лена.

Опять… Стоит ей увидеть на мне что-то, что мне идет, сразу – продай.

Мы расположились в узкой, похожей на вагон, спальне, где со стен были содраны обои – в квартире велись малярные работы. Мимо кровати к окну здесь надо было протискиваться боком, танцевальным шагом, влево-влево. Обратно вправо-вправо.

Сколько себя помню, каждое лето тётя затевает в квартире ремонт. В советское время рулон обоев стоил копейки, и она обои постоянно меняла. Клеила сама.

– Хочу закончить ко дню рождения Лены, – пояснила тетушка, показывая на царивший в квартире беспорядок.

Лена ушла в детский сад за дочкой, а тетя достала из холодильника бутылку рижского шампанского (интересно, где это в Латвии растет виноград?). На широкой кровати лежала доска, полка, вынутая из шкафа, на ней стояли две тарелки с румяными пирожками и фужеры.

– Ой, – вспомнила я. – У меня есть кое-что для тебя.

– Спасибо! Очень кстати! У меня как раз не хватает! – воскликнула она, развернув рюмки. – Сильвичка, как ты любишь делать подарки! Но зачем ты тратишься?!

После первого выпитого бокала я, конечно же, сунула тете под нос заветные фотографии.

– Ой, какой хитрый! – воскликнула она, глядя на Стаса. – Но хитрость у него не подлая.

«Нет, пожалуй, не подлая», – мысленно согласилась я, вместе с тем поразившись столь структурированной классификации хитрости. Сама я не привыкла думать подобным образом. Я тонула в море противоречивых фактов, не делая обобщений. Всегда и во всём сомневаясь. Боясь обидеть. Даже мысленно.

– А я – хитрая? – спросила я.

– Ты добрая, – ответила тетя после короткого раздумья. – Твоя доброта тебя подводит. А так у тебя тоже хитра хватило бы.

«Вот что значит – медики, – подумала я. – Разбираются в людях. Психологи. А может, это оттого, что она росла в большой семье? Когда много детей, то они, наверное, уже в детстве усваивают азы человеческой психологии. А не вступают в жизнь, зашоренные розовыми очками: „Мы в ответе за тех, кого приручили, даже змей “… Впрочем, мама ее родная сестра, но подобных обобщений не делает. Значит, всё дело в профессии». Тётушка – медсестра.

– Ой, еще как хватило бы, – подмигнула мне тетя Шура.

– Спасибо за комплимент. Надоело мне быть Буратино.

Пригубив шампанского, тетушка мгновенно захмелела и стала жаловаться на бессонницу. Уже которую ночь она просыпается в три часа, а то и раньше.

– Поясницу ломит, нога болит. Заснуть не могу, включаю телевизор. А там по ночам теперь такие гадости показывают. Не понимаю, что люди в этом находят? Тьфу! Как шины накачивают!

Я с трудом сдержала улыбку. В послеперестроечное время свобода и отсутствие цензуры, вольно или невольно, просветили всех.

Вернулась Лена с пятилетней Полиной, тетя легла вместе с внучкой «прикорнуть», а мы с Леной перебрались в ее комнату и продолжили посиделки.

Родных братьев и сестер у меня нет. Зато двоюродных сестер – одиннадцать. Целая футбольная команда кузин. Я не раз думала о том, что революционный надлом, так сказать, демаркационная линия, прошла по поколению тети Шуры, моей мамы и дяди Миши. Бабушка и дедушка, и со стороны мамы, и со стороны папы, произвели на свет всех детей, которых зачали. А их дочери без колебаний воспользовались тем, что запрет убивать своих будущих детей был снят и родили только по одному ребенку. Отрицание родительских ценностей – налицо.

Допив шампанское, мы с Леной открыли бутылку чилийского сухого красного вина, принесенную мной. С тех пор, как повсюду пишут, что оно полезно, противодействует свободным радикалам, и продлевает жизнь и молодость, я пью его чуть ли не с чувством выполненного долга.

Я стала изливать душу сестре и сетовать на Судьбу по имени Стас. Лена тоже сетовала; только ее Судьбу звали Семеном.

Правда, сначала она жаловалась на мать.

– Ты не представляешь, она такая завистливая. Даже может сглазить.

– Не выдумывай! Как это – сглазить?

– Представляешь, она увидела у меня в комнате на стене керамическую вазочку и говорит: «Опять новую купила? А у меня вообще никакой нет. Все тебе отдала». После её ухода вазочка со стены как грохнется! И – вдребезги.

Я в такое могущество взгляда ни тети Шуры, ни кого-либо другого, не верю. Завистливая? Не может быть. Просто Лена обижена на нее. Для меня тетя – олицетворение доброты и меткого юмора. Но подвергать слова Лены сомнению нет оснований. Факт явно имел место быть. А его объяснение зависит… ну да, от светопогляда . Нравится мне это болгарское словечко. От мировоззрения.

– Да ладно тебе, – сказала я. – И правда же, все, что только могла, твоя мать тебе отдала. Даже мебель.