Хелью Ребане - Публичное сокровище. Повесть. Только для женщин

– Так зачем же теперь попрекать этим? – воскликнула Лена.

Дверь комнаты бесшумно открылась, появился её муж, Семен.

– Секретничаете? – спросил он, широко улыбаясь нам с высоты своего роста.

– Ты же сказал, всю ночь будешь на работе, – хмуро глядя на него, процедила Лена. – Что, финны не приехали?

– Бумажник дома забыл.

– Зачем тебе бумажник, раз денег нет, – буркнула Лена.

– А вдруг будут? – ничуть не смутился он. – Все ждут джек-пот. Машина вот-вот будет давать.

– Машина? – удивилась я. – Давать ?

– Игровой автомат. Термин такой в ходу, давать.

– У игроков, – сердито прокомментировала Лена.

– Ага, – весело подтвердил Сеня. – Сначала, пока все проигрывают, набирается сумма. Ну а потом – как посыпется! Джек-пота очень давно не было. Значит, вот-вот… Ну, я побежал.

В комнату тихо вошла маленькая Полина. Увидев меня, она застеснялась, попыталась спрятаться за спину матери и нечаянно столкнула со столика фарфоровую пепельницу с окурками. К счастью, пепельница не разбилась.

– Какая же ты неуклюжая! – рассердилась Лена. – Иди спать к бабушке.

– Я уклюжая, – обиженно возразил ребёнок.

– Иди! Уклюжая… Не видишь – я курю!

– Как они мне все надоели! – вздохнула Лена, когда дверь закрылась. – Мне так хочется побыть в одиночестве. Сеню я иногда просто ненавижу. Денег не дает, все просаживает в казино. Ненавижу свою работу. Я там насмотрелась, как себя ведут мужчины. У нас в баре есть сауна, в сауне – топчан, там можно по-быстрому…

Год назад, когда закрыли уличный ларёк, где работала Лена, я была категорически против того, чтобы она шла работать к подруге в бар. Пытаясь её отговорить, я пророчила, что это нанесёт непоправимый вред её внешности – там она растолстеет, обрюзгнет, да и вообще ей надо держаться подальше от алкогольных напитков. Она, в свою очередь, уверяла меня, что у нее всё под контролем . Я невольно отметила про себя, что мои слова сбываются, но моя способность прогнозировать меня отнюдь не порадовала – ни ее двойной подбородок, ни глаза, которые почти превратились в узкие щёлки.

– Я же просила тебя, не ходи в барменши, – начала было я. – Ты же имеешь высшее образование, в конце концов. Я тебя предупреждала… – и осеклась.

«Я говорю ей ровно то же самое, что говорил когда-то мне мой отец. „Мы же говорили“, „мы предупреждали“. И о муже, с которым я потом всё равно развелась, и о Стасе… А разве это нужно человеку? Ему нужно сочувствие, а не напоминание о том, как правы были другие люди».

– Легко сказать! – возмутилась Лена. – А куда прикажешь мне идти? Ты забыла, что наш институт в самом начале перестройки развалился? Я своих бывших сослуживцев, инженеров , на рынке Кадака в торговых рядах вижу! Кто-то рыбой торгует, кто-то мукой. Это ты предприимчивая. И как ты только не боишься одна ночью в Ригу ездить… А с Сеней я разведусь, – вздохнула Лена, отпив глоток вина. – Решено.

«Решение» это не было чем-то из ряда вон, на моей памяти за последние пять лет Лена раз шесть оповещала меня о скором разводе с Сеней (пару раз даже было подано заявление), но я опять поверила.

– Зачем?! Седьмой год уже живёте! – воскликнула я. – Ты же его любишь! Тебе скоро стукнет сорок!

– Нет, уже не люблю, – пробормотала Лена, потихонечку сползая на диване вбок, в сторону подушки. – Со-оовсем не люблю. Мне плохо. Очень плохо. Почитай мой дневник, там, в верхнем ящике тумбочки…

Пообещав потом непременно прочитать, я стала говорить о том, что и в одиночестве хорошего мало, попутно вымогая сочувствие сестры к себе рассказом о том, поворотном, понедельнике.

– Так в чем же дело? Отплати ему той же монетой, – равнодушно посоветовала Лена. – Только так, чтобы не узнал. Но я что-то не поняла: вы же напоследок помирились?

– Нет. Я вовсе не помирилась. Это была последняя капля. Такую обиду я не смогу простить. Просто… понимаешь… этот взрыв. Я безумно испугалась за Стаса.

– Ты же говорила, что он в метро не ездит, что его возит личный шофер. Какой-то Мульмулюк, что ли…

– Фахреддин. Да, но… как тебе объяснить… Просто я вдруг вспомнила, что и он смертен. Смертное существо. Понимаешь?

– Ну. Смертное. А он испугался за тебя?

– Нет, – сказала я, подумав.

– А ты-то как раз в метро ездишь.

– Он не растолстел? – спросила она после паузы.

– Да нет. Скорее, похудел.

– Усыхает, дедуля , – ни с того, ни с сего, съехидничала вдруг кузина.

Я изумленно уставилась на нее. Во-первых, всего год назад она говорила, что сама не отказалась бы с этим «дедулей»… Проболталась спьяну. А во-вторых, выглядит он прекрасно. Неувядающий . Странная перемена отношения. Ей хочется меня почему-то уязвить… Я снова полезла в сумку за фотографиями Стаса. Ну и что, что я с ним рву. Вот какой красавец у меня был …

– Вот. Смотри.

Лена долго изучала фотографии Стаса, развалившегося в кресле в моей, условно говоря, гостиной (какие уж тут гостиные в пятиэтажках, не зря эти дома прозвали хрущобами , и в Москве их сносят), тяжело вздохнула и выдала:

– Не люблю наглых .

Уследить за поворотами ее мысли или уточнить, что имеется в виду, не представлялось возможным: Лена уже приняла почти горизонтальное положение. Вид ее становился всё более отрешенным, глаза почти закрылись.

– Ты меня слушаешь? – спросила я.

– Он в губы тебя целует? – широко распахнув вдруг глаза и даже приподнявшись на локте, деловитым тоном, как доктор во время утреннего обхода, спросила Лена. И в упор уставилась на меня.

– Ну… да, – кивнула я.

Подоплека вопроса была мне ясна.

Моя наполовину спящая красавица-кузина пожала плечом, словно говоря все вовсе не так страшно, чего же тебе еще надо , пробормотала:

– Вот ты в Ригу едешь, потом летишь в Париж. Я бы хотела куда-нибудь поехать. Хотя бы в Печоры…

Вдруг, закрыв лицо большими ладонями, она заплакала.

– Печоры как перевернутая страница, – всхлипывала она.

Я давно не видела ее плачущей, но не только это тронуло меня, а больше всего то, что она плакала о нашей общей большой любви – тете Вере, умершей два года назад.

– Хотя бы в Печоры… – повторила она, вытерев слёзы, рухнула обратно на диван и отключилась.

Некоторое время я разглядывала ее, спящую. Клетчатый плед сполз на пол. Большая, с большими ступнями и ладонями, тело белое и плотное, в одних лишь слаксах и лифчике, она была похожа на лежащую кариатиду.

Я накрыла ее пледом. Мне вдруг взгрустнулось. Вспомнилось, как я, восьмиклассница, катила коляску с двухлетней Леночкой. Она была прехорошеньким, рекламным ребенком. Пухленькая белокурая синеглазка, словно сошедшая с обертки шоколадки. Тетя наряжала ее в белые платьица с кружевами и бантиками и белые гольфы с помпончиками… Вокруг моих загорелых коленок пританцовывала юбка, встречные парни подшучивали надо мной: «какая молодая мама!»