Григорий Ряжский - Симулякр

Ещё через пятнадцать минут всё было готово для внепланового эфира экстренной важности. После этого вещание было прервано, и крупный план Адольфа Мякишева, в полном генерал-полковничьем облачении и танкистском шлеме на месте привычной фуражки зачитал народу Руси, великой и неделимой, сочинённый мною текст. С той самой бумажки, которая, будучи помещённая в объёмную золотую раму, висит теперь рядом с ещё одной такой же на видном месте в Георгиевском зале Кремля. Точно так всё, наверно, происходило бы во времена какой-нибудь Французской революции. Или при Минине и Пожарском. Не говоря уж про какую-нибудь там мутную столетнюю войну Алых и Белых роз. Смута она и есть смута. И Родина – всегда тоже Родина: была и навсегда ею останется, хоть ты тресни – чего ж вы хотели?

6.

Когда пришёл срок, они прибыли как всегда, без предупреждения. Сделали укол, после чего переместили меня на каталку и повезли в неизвестном направлении. Как ехали и куда приехали, не запомнил. Знаю лишь, что когда открыл глаза, был вполне при сознании. Разве что чуть-чуть ощущал сухость во рту и ещё как-то непривычно тянуло в правом боку.

– Вот и прекрасно, Гарри Львович, – произнёс приятный голос. Мы находились в той же процедурной, где надо мной измывались прошлые костоломы.

– Это вы меня резали? – спросил я, разлепив губы.

– Точней сказать, делал пересадку, – улыбнулся он. Ему было под полтинник, и он явно не был похож на всех предыдущих. Во всяком случае, не обращался ко мне «уважаемый».

– И что теперь, доктор? – спросил я. – Как дальше жить буду?

– Ну насчёт этого особенно не беспокойтесь. Уверен, в вашем случае обойдётся без отторжения.

– Так вы мне одну вставили или всё же обе? – побормотал я, вспомнив вдруг свои прошлые страхи насчёт всяких экспериментов.

– Ну что-о вы, миленький, что-о-о вы, право дело, – успокоительно протянул голосом врач, – одну, разумеется, всего одну почку вам и поменяли. Врастить вторую туда, где её давно нет, дело крайне опасное. А в вашем случае, насколько мне известно, риск не допустим вообще никакой. Только в крайнем варианте – если нечто экстраординарное будет иметь место. Слишком дороги вы нам, Гарри Львович, вы же в своём роде уникум – по всем параметрам практически идеально соответствуете главной задаче. А за здоровье не беспокойтесь – имунку сначала опустим, потом поднимем как следует, а пока стероиды покушаете, всё необходимое у нас, как вы понимаете, имеется, самое лучшее: швейцарские препараты, израильское оборудование, шведский инструментарий. – Он мягко, по-айболитовски улыбнулся. – Ну и диеточка, разумеется. Неделька – другая, и по нашей части вы в полной готовности.

– В готовности для чего? – в очередной раз не понял я, – мне постоянно твердят о какой-то сверхзадаче. Намекают, пульсы щупают, уши выворачивают наизнанку. А в курс дела так и не ввели. А я, честно говоря, устал гадать – то ли в разведку забрасывают, то в космос готовят, то ли предсмертные желания пытаются упредить. Долго мне ещё так, доктор?

– Сразу после вмешательства, – пожал он плечами, – насколько я в курсе, вам ещё предстоит косметическая хирургия и небольшая коррекция связок. – Он поднялся и прощально кивнул, – Завтра потихоньку начнёте вставать, Упырёв пришлёт брата, тот будет помогать.

– А сестричек у вас совсем нету, – я в надежде посмотрел на него, – вообще никаких, даже завалящих? Могли бы вообще-то позаботиться, раз уж я так вам всем соответствую.

Хирург внимательно посмотрел на меня и внезапно захохотал. Смелся долго и заливисто.

– Ну уморили, Гарри Львович, просто уморили, – он продолжал хохотать, одновременно взмахивая руками и промакивая платочком глаза, – нет, ей богу рассмешили, давно меня так никто не веселил. Отсмеявшись, сказал:

– Что ж, доложу по команде, может, и правда пойдут вам навстречу в виде какого-никакого аванса.

На прощанье доктор произвёл вежливый короткий полупоклон и удалился.

Вскоре доставили таблетки и диетпитание. И подложили утку, попутно взяв анализ мочи. Ближе к вечеру к утке добавили эмалированное, местами и обшарпанное судно времён очаковских и покоренья Шипки, после чего медбрат, дождавшись результата, тщательно обмыл меня по типу живого покойника. А ещё через час зашла санитарка – пожилая толстая тётка с небольшими усиками, тянущимися вдоль всей верхней губы. Для начала она произвела влажную уборку под свет бактерицидных ламп, после чего, отложив уборщицкие причиндалы, приблизилась, слегка нагнулась и, ни слова не произнеся, с выражением служебного равнодушия на маске-лице запустила руку ко мне под одеяло. Я даже не успел как-то отреагировать. Нащупав моего скукожившегося от страха пацанёнка, тётка энергично заработала рукой так, словно подключила к моим чреслам бесшумный отбойный молоток. Странное дело, в иных обстоятельствах меня скорей всего вырвало бы лишь при одной мысли о подобном варианте испытания на мужскую доблесть. Теперь же, находясь в послеоперационном отходняке, не имея перед собой ясной цели в жизни, к тому же находясь в подземном хранилище для подопытных невольников, я испытал настолько приличный оргазм, что, освобождённо выдохнув, только и смог, что смущённо пробормотать:

– Благодарю, уважаемая…

– Это к товарищу Упырёву, – так же безразлично, как и осуществляла молотильный процесс, отмахнулась тётка, – нам сказано – мы делаем. Не сказано – не делаем. – И вышла, прихватив средства санитарии и гигиены.

Так прошла неделя с небольшим. Всякий последующий день практически ничем не отличался от первого послеоперационного, за исключением отменённых утки и судна. Почка планово заживала и почти не беспокоила. Ясно, что показатели были в норме, хотя мне об этом не сообщали: просто регулярно брали анализы, очень прилично кормили напрочь забытой едой и ждали дня готовности следующей ступени. Дважды, правда, на неделе заходила усатая санитарка: в первый раз я по старой памяти молча перенёс экзекуцию, даже не сказав спасибо. Во второй – вёл себя тоже бессловесно, но уже отказал ей, отведя её шершавую трудовую ладонь от моего бедра и поклявшись себе, что на этом месте я ставлю решительную мужскую точку. В конце концов, после первого ошеломления большой разницы в таком персональном подходе я уже не находил. С этим же успехом подобную манипуляцию вполне можно было доверить и товарищу Упырёву.

Ожидаемое событие произошло ещё через пару дней тупого смотрения в фотообои. Вновь перевезли в операционную, где меня ждала та самая парочка в белом, что ещё недавно так тщательно изучала мою внешность, заставляя хмурить брови, поджимать губы и тут же растягивать их в беспричинной улыбке.

– Сразу и начнём, – вместо приветствия сообщил первый. В это время второй соединял вену с капельницей. А потом я провалился. И ещё долго летел вниз, изучая в полёте структуру трещиноватой шахтной глины, что проносилась слева и справа от моих глаз. Дна не было, как больше не было и верха. Это было парение в никуда. Потом вдруг стало светло, как это бывает при внезапно включённом свете после просмотра чёрно-белого фильма, где действие происходит глухой и безнадёжной ночью. И тут мне заулыбался дед, Моисей Наумыч Дворкин. Почему-то он был в белом халате и резиновых перчатках, а к голове вместо кипы был прицеплен держак с мощным увеличительным объективом. Дедушка ободряюще кивнул и спросил не своим голосом: