Аркадий Застырец - Онейрокритикон

Многие тексты, собранные в этой книге можно отнести к «снам о культуре» . Прекрасно знающий живопись, музыку, драматургию, Застырец, обращает наше внимание на то, что он любит, как бы призывая полюбить вместе с ним . Как ни верти, но современный мир не только арена борьбы добрых духов со злыми, но и – музей (хорошо это, или плохо, но это так) . И Аркадий – благодарный посетитель этого музея, внимательный слушатель .

или

Чудные картинки с выставки в духе романтической поэзии прошлого и позапрошлого веков: такие вещи украшают наш скромный постсоветский быт, а связь с традицией намекает на то, что, может, она и не прерывалась . Коро, Вермеер, Давид, Джорджоне, – автор хорошо погулял по европейским музеям и внес их дыхание в свой мир с «бюстом Наполеона», «яблочным пирогом», «малиновыми шторами» . Аркадий – поэт быта, быта строгого, вещественного, обозначенного функционально, он – поэт со своим рабочим кабинетом, что, на мой взгляд, говорит о многом .

В кабинете иногда перелистываются исторические страницы: «Лезут пластырем в окна латинские глупые буквы, словно бредит Тифлис побиральной цыганской сумой», «Застенчивый корнет поодаль Перемышля читает, став на свет, японские трёхстишья», «Меж залитых тушью созвездий Венера – как спичка в шкафу, И пьянствуют в тёплом подъезде два друга – Ли Бо и Ду Фу»,«И каждую полночь слышна по дороге часами гудящая башня Кремля, и Сталин стоит на высоком пороге, без устали мчаться на север веля», «Как Дед Мороз без бороды, с привычного плаката, тов . Брежнев радостно сулит обильные дары . Нам отпускают шоколад совковою лопатой И грузят в полиэтилен зеркальные шары» . «Голос Америки» слушал, развесив антенну, музыки ради, а всё остальное – в придачу . Пищу ночами искал в холодильнике тёщи – наш-то сперва пустовал, возвышаясь поодаль… . » Со всепобеждающей иронией, без болезненного диссидентства, о наболевшем и родном – Застырец так умеет . В случае необходимости – он профессиональный эстрадный исполнитель . Цитируя сейчас эти четверостишия, поймал себя на мысли, что помню многие из них наизусть . Запоминаемость поэзии Застырца – также отличительная и несомненно положительная черта .

В книге много стихов, посвященных нашим общим друзьям – Александру Калужскому, Марине Темкиной, Роману Тягунову, Вячеславу Курицину, Ивану Жданову . Свидетелем внутренних сюжетов, стоящих за ними, как мне кажется, когда-то был и я сам:

Застырца не интересуют мистические недоговоренности, если некоторые стихи причудливы как готические гобелены, то иные, наоборот прямолинейны и дерзки:

Книга состоит из двух частей . В первой собраны стихи многолетней давности, ее можно было бы назвать «Вчера» . А вторую – с соответствующим содержанием – «Сегодня» (но для такой маленькой книги названия частей – невыносимый груз) . Аркадий поясняет: «Это простое деление – не только дань хронологическому порядку, оно еще и отражает место, занимаемое сновидением в нашей жизни – между прожитым и как бы уже не существующим и едва наступившим, забрезжившим новым днем . Между замиранием, в котором мы склонны видеть прообраз смерти, и оживленным рассказом наяву о том, что мерещилось в «пограничье миров» .

В основном, это городские стихи (городские сны) – так что мои аллюзии на Кастанеду могут показаться немного натянутыми . Старый город, советский конструктивизм, опорный край державы, уральские пельмени, часы на старой башне, исторический сквер, маленький памятник Павлику Морозову, облупившиеся ворота в парк Маяковского . Сладкая ностальгия – я запомнил город таким . «В голубых от времени портретах стены обреченные стоят» . Там автор может себя позволить и беспечно сообщить: «я лёжа слышу времени излишек и щурюсь на лохматые лучи» . «Где улица, зима и лес вокруг? брожения в умах и разговорах?» «И даже холопам безверья изношенной мысли взамен пожалуют чистые перья…» В русский пейзаж, будь он городской, будь сельский, исподволь проникает Пушкин – Застырец никогда не скрывал своей приязни к этому поэту, причем ценил не столько стиль, сколько гармонически-гедоническое мировоззрение .

По мере продвижения по книге голос автора становится все строже, увереннее, неукротимей . Это не просто толкование сновидений, это – почти руководство к действию, где позиция пишущего ясна и однозначна .

Времена «звуков сладких и молитв» подходят к концу . Сон сливается с явью . Богоискательство с богооставленностью . Сонник превращается в разбор полетов . Заклинание в «Даре Орла» подтверждает сказанное: «Я отдан силе, которая управляет моей судьбой . Я ни к чему не привязан, поэтому мне нечего защищать: у меня нет мыслей, поэтому я вижу, я ничего не боюсь, поэтому помню себя . Отрешенный и раскрепощенный, я промчусь мимо Орла, чтобы быть свободным» .

Нелепый литературный централизм, установившийся в нашей державе, искажает картину поэтического мира, но вряд ли в силах ее изменить . Столицы живут своей жизнью, провинция своей . Поэзия, тем не менее, в пространстве ноосферы едина . О кризисе в поэзии или, наоборот, о ее рассвете говорить не стоит . По преимуществу, она слаба, вторична, остаточна, лишена связи с тайной бытия и центром мира . Нащупайте эту связь, и поэзия обретет силу . Я скажу даже большее . На мой взгляд, поэзия Гомера, Вергилия, Данте или Горация кроме множества эстетических преимуществ, обладала и государственно-образующей силой . При сильной поэзии возникает сильное государство, а не наоборот . И не о партийности я, и не о народности . Я о невероятной энергии, которой может обладать поэтическое слово . То слово, которое может «склеить двух столетий позвонки» . Для меня неудивительно, что эта государственно-образующая поэзия может возникать в таких местах силы, как