Алексей Челпаченко - Козацкий шлях

– Встречай гостей, пан возный! – страшным голосом выкрикнул есаул и за сто шагов положил басурмена из самопала. Татары взвыли так, что кровь заледенела в жилах, и бросились на лагерь. В закипевшей сумятице смертоубийства, когда крымчаки резали и вязали обезумевшую от ужаса дворню, Корса́к сумел выхватить юную полячку, как волк овцу из отары.

Уйдя берегом в заранее присмотренные густые заросли тала, он залёг с нею в яме, вырытой дикими кабанами. Покрывшись грязью с ног до головы, они пролежали в яме остаток ночи. То был самый долгий и страшный час в жизни панночки, затыкавшей уши, чтобы не слышать ужасные крики побиваемой дворни.

Только с наступлением рассвета есаул, как змей, выполз из зарослей. Отогнав пировавших волков, Корса́к нашёл среди разбросанных по поляне трупов всех участников вчерашней вечери, кроме пани Барбары.

Есаулу никого не было жалко, и он привычно и равнодушно переворачивал хладные тела, но Ксению он пожалел и умолчал о том, что нашёл среди убитых её отца.

Возвратившись к зарослям тала, Корса́к окликнул полячку и, вымолвив только:

«Делать тут боле нечего, надобно идти, панночка», – увёл юную шляхтянку стороною в лес.

По лесу странная парочка блукала несколько дней, то и дело натыкаясь на страшные следы оставленные крымчаками.

Грешная природа мирских страстей темна, а враг рода человеческого приберегает для людей самые хитрые свои соблазны. Неизвестно, как было дело – не то есаул приневолил девку, не то очаровал, но так случилось, что во время скитаний пошли они против божьего закона и стали жить как муж с женою.

Вскоре, изрядно исхудавшие и обтрепавшиеся, но с горячечным блеском в глазах, они наткнулись на один из польских вооружённых отрядов, гонявшихся по воеводству за татарами.

Ляхи сгоряча едва не посекли есаула саблями, приняв за похитителя шляхтянки, но глейт князя воеводы, вкупе с рассказом соблазнительной панночки, покрыли все сомнения.

В ответ Ксения услышала, что, к великому сожалению, пан Бзицкий, в ту злокозненную ночь геройски сложил голову на перевозе, а пани Барбара угодила в полон, но, слава Всевышнему! через два дня была отбита.

Тут сознание покинуло истерзанную душу юной девы, которая за несколько дней потеряла отца, невинность и честь, а взамен получила новую жизнь, уже зародившуюся в её чреве.

Есаул препоручил бездыханную Ксению под попечительство попавшего под её чары предводителя отряда, тут же, не торгуясь, купил у него заводного коня – и только пыль заклубилась за козаком. Он уже чуял приход большой беды, да только от неё не ускачешь и на самом резвом скакуне. Расплата подлунного мира догнала его, и он разом потерял свою силу и впал в горячку, а уже в этом беспомощном состоянии сам угодил в полон всё к тем же татарам.

Несколько дней у есаула ещё теплилась надежда, что их настигнут и отобьют, но с каждым днём она угасала, как забытый в степи костёр. Татары гнали ясырь, почти не останавливаясь ни днём, ни ночью, далеко обходя сёла и хутора.

Время от времени басурмены на ходу забивали одну из лошадей или добивали павшую, резали конину на большие и тонкие лепёшки, клали их на спины своих коней, седлали, затягивая крепко подпруги, и ехали так несколько часов. Потом снимали сёдла, сгребали с мяса кровавую пену и снова клали эти лепёшки под седло. Через несколько часов такого приготовления конина делалась как бы парна́я, и татары с жадностью поедали эту ужасную пищу.

По дороге есаула несколько раз чуть не прикололи, думая, что он не дойдёт до Перекопа. Да он и сам, оказавшись ясырем, уже посчитал себя словно бы умершим. Корса́к жил, но эта была не жизнь. Время сделалось безвременьем, оно двигалось вместе с палящим солнцем, а измерялось расстоянием между куском сырой зловонной конины и несколькими глотками тёплой, дурно пахнувшей воды из татарского бурдюка.

Ясырей вели в середине чамбула, кони крымчаков поднимали столбы удушающей пыли, ручейки пота смешивались с пылью, превращались в липкую грязь, пот разъедал, слепил глаза. Отчаяние, словно яд, просачивалось в кровь и постепенно наполняло души невольников тупым равнодушием. Но страшные испытании были ещё впереди – ясырь ожидал дележ и разбор.

Убедившись, что за ними нет погони, татары остановились на отдых и первым делом принялись делить ясырей.

Женщин отделили от мужчин и принялись поганить, тут же, на глазах отцов, мужей и детей. Не избегнул насилия никто. Те из невольников-мужчин, кто не смог выдержать этой страшной пытки, предпочли погибнуть, с безнадёжным отчаяньем бросаясь на сабли. Полоняники, которых татары сочли ослабевшими и негодными идти далее, были безжалостно заколоты.

Поделив ясырей, татары принялись резать коней и готовить особое блюдо, почитаемое у них лакомством – конскую кровь, смешанную с мукою. Объевшись и захмелев от бузы, одни валились спать около костров, другие снова насиловали женщин, играли в кости или высвистывали на своих дудках дикие пронзительные мелодии.

И ничего нельзя было с этим сделать, и ни чем нельзя было помочь этим несчастным, а можно было только закрыть глаза и заткнуть уши…

Есаул тяжко, с первого дня неволи презирал своё новое положение. Позор, словно тугой аркан, душил его. Неволя была тяжёлой, как свинец, и безнадёжной, как му́ка. И только в смрадной яме невольничьего рынка, вслушиваясь в гул вечности, он будто очнулся. Медленно, словно нехотя, капля по капле, стала возвращаться к нему его сила, и полночная Киммерийская степь снова заколобродила в нем.

Судьба лишила его всех своих милостей и повернула очами к кандалам и решёткам, но взамен свела с диковатым кусачим волчонком – Шама́ем.

В упрямом юном строптивце угадал Корса́к себе подобного, родившегося уже с зубами хищника, которому суждено всю свою жизнь грызть врагов, и меж ними протянулась потаенная ниточка душевного родства. Есаул явственно чуял, что над головою козацкого хлопчика была простёрта длань высокого покровительства.

По всем закономерностям выпавшей им доли, волчонку полагалось сделаться рабом султана и постигать суровую янычарскую науку, а есаулу сгинуть на плавучей каторге либо в каменоломнях, но вместо того их долго катило рядышком по обочине смрадных невольницких заводей османской империи.

Во время очередного перевоза галера с рабами зашла в гавань Кафы – проклятого всем христианским миром города-порта, через невольничьи рынки которого прошли и навеки сгинули десятки тысяч рабов-христиан.

Вечером корабельный паша сошёл на берег, отпустив в город бо́льшую часть команды и янычар. Оставшиеся, не исключая и стражи, утомлённые за день солнцем, беспечно погрузились в сон на корме. Бодрствовал только славившийся своею свирепой жестокостью галерный пристав потурнак Мустафа.