Алексей Челпаченко - Козацкий шлях

Зрак его было устроено таким образом, что мир он видел только с изнанки и не верил тому, кто проповедует любовь к ближнему, не будучи готовым расплатиться за это собственной жизнью. В овечью шкуру Ян не рядился, жил широко и буйно, и по капризу сердца, с одинаковой лёгкостью мог снять с человека голову или отсыпать первому попавшемуся нищему жменю дукатов. Промысел божий уготовил ему бродяжью долю, но он принял её с достоинством, ибо был человеком судьбы и верил в свою удачу…

… – Що скажете? – переспросил теряющий терпение полковник.

Старши́на, будучи себе на уме, безмолвствовала, ибо поспешив выступить на совете с необдуманным, глупым словом, можно было не только выставить себя на посмешище, но и снискать какое-нибудь обидное прозвание.

Вечно смурной Чгун набычившись, сопел как кузнечные меха, и дробя какую-то громоздкую глыбу мыслей, наматывал чуприну на толстый свой палец. Ян улыбался в ус, рассматривая севшую ему на эфес сабли изумрудную стрекозу, а есаул уставил очи в небеса, словно ожидая оттуда для себя знака.

– Кони у нас добрые, стрельбы довольно, можно попытать счастья спуститься на Запорожье, – продолжил полковник, мерцая белками глаз. – А не то пойти за Томашевичем и долежать зиму на Дону у побратимов? А по весне, як степь просохне и поднимется первая трава – вернуться. До того часу, може 138 138 Мо́же (укр. мо́же) – может быть. , и ляхы о нас запамятуют…

– Эге ж, пан полковник! Грехи наши не таковы, щоб в Польше их запамятовали! – эхом откликнулся Корса́к. – Мыслишь, полковник, за простого козака сойти? – есаул вперил в Шама́я свой взор. – Так нет! назначил вже Потоцкий за твою голову окуп немалый, и скоро всякая лядська курва станет за тобою охотиться. Да и вашим, панове, – Корса́к поворотился к сотникам, – головам и рукам, найдут ляхы достойное применение: будут возить их на показ по всем торжищам!

– Цур 139 139 Говорить «цур» (чур), цура́ться (чура́ться) – ограждать себя от кого (чего) нибудь (в играх, в заклинаниях против нечистой силы и т.п.), отрекаться заклинаясь, отказываться, боязливо сторониться, избегать кого (чего) нибудь. меня! – перекрестился суеверный Чгун, а Януш, в знак полного презрения к смерти криво ухмыльнулся и презрительно сплюнул на сторону.

Снова воцарилось нудное молчание.

Тут Кропи́ва, запустив руку в пояс, извлёк на свет божий изящную вещицу – серебряную с чернью, табакерку. Открыв её, Ян захватил пальцами щепоть душистого табаку, затолкал в ноздри и, потянув носом, чихнул три раза кряду, прижмурившись как кот от наслаждения.

– Я мыслю, – неторопливо и веско вступил Ян, вытирая выбитую ядрёным тютюном слезу, – надобно и нам идти на приставство 140 140 При́ставство (устар.) – в описываемую эпоху местность (территория) захваченная (контролируемая) отрядом донских казаков (станицей), и находящаяся в их коллективном кормлении. При́ставство было не чем иным, как архаичным институтом взимания ренты, характерным для раннего феодализма. на Дон. А коли не посудьбится весною на Низ спуститься, можно и с донцами пойти куда-либо. А не то податься вслед за Остряницей до москаля. Порубежные воеводы теперь приветливы и охотно берут козаков на службу, ибо на то московский государь дал указ, дабы они имели бережение и ласку…

В этом месте складной Кропивненской речи Панас вынул люльку изо рта и скривился как от горькой редьки:

– Тю! То стара писня! – Чгун презрительно сплюнул. – Я козак! и я не хочу! Тебе, пан Лысэцький, скризь 141 141 Скри́зь (укр. скрізь) – везде. добре, де нам погано! Пану осталось только в лапти обуться, выучиться у москаля на балалайке треньчать да пойти з ведмедём по торжищам!

Уже только назвав Яна природным именем, Чгун заведомо оскорблял сотника, ибо всякий сечевик, взяв новое прозвание, не любил, когда поминали прежнее.

– Напрасно, напрасно пан Панас старается зачепить меня, – собрав всё отпущенное богом хладнокровие сдержанно ответил Кропи́ва, – я бывал на Москве и знаю. Православный люд на москальской стороне весьма богобоязненный и благочестивый и живёт по самому строгому церковному статуту…

– Москаль – люд суть рабский, и даже вряд ли единой з нами веры! – грубо перебил его Чгун, выталкивая из себя тяжёлые как чугунные ядра, слова. – У нас вера греческа, а у москаля – москальска! Христиане они только по имени, бо москаль так веруе, як цар 142 142 Цар (укр. цар) – царь. прикаже.

– О вере толкуешь, бейбас 143 143 Бе́йбас (ба́йбус) – болван, дурак. Вероятно, заимств. (во второй части, возможно, содержится диалектическая форма турецк. «baš» – голова). ?! – криво оскалился Кропи́ва, показав полный рот мелких и частых как у щуки зубов. – А кто сего года на Святую Пасху варёными раками христосовался?!

– Що ты путаешь?! – изумлённо вытаращился на Яна, сбитый с мысли Чгун. – Яки ще раки?! Я толкую, шо я до москаля не хочу! Жить пид 144 144 Пид (укр. під) – под. их воеводами подло, як кроты, да плодиться по слободам, як вошь в кожухе?! То не по мне! Вона донцы вже у царя пытают дозволение на море выходить! Тому я и на Дон идти не хочу. Мыслю, надобно до Сичи 145 145 Си́чи (укр. Сі́чі) – Сечи́ (Запорожской. – А.Ч). пробиваться!

– Пан Чгун мыслит! Сократ хренов! Не розумею только которым местом! А я скажу, которым – сракою 146 146 Сра́ка (простонарод.) – задница. ! От тож на Сечи будут все премного довольны, коли мы за собою Потоцкого с Ярёмой 147 147 Ярёма (укр. Яре́ма) – так запорожцы называли князя Иеремию Вишневецкого (см. примечания). приведём! Не можно нам ныне до Сечи! – с этими словами Кропи́ва снова чихнул и, вынувши из рукава чистый платок, степенно исправил что следует.

Задетый за живое Чгун, наблюдал за ним, как кот за мышью. Когда с церемонией очищения сотницкого носа было покончено, Панас едко прогудел:

– От що есть шляхетный уродзонный гонор! До Сичи паныч прыбиг 148 148 Прыби́г (укр. прибі́г) – прибежал. з шаблею 149 149 Ша́блею – саблею (от укр. ша́бля – сабля). , пидвязанной мочалом, а ныне вже и соплю з носа об землю не бье!

– Поцалуй меня в дупу 150 150 Ду́па (польск. dúpa) – задница. , – хмелея от закипающей ярости процедил Кропи́ва. – Пан, даром, что на уряде сотницком в полку обретался, – Януш презрительно изломил бровь, – а как был мужланом, так и по эту пору остался!

Чгун при упоминании королевской службы враз побагровел до удушья и заскрежетал зубами так, что люлька затрещала. Гнев разбух в его грудине как тесто в квашне, и начал рaспирaть рёбрa. Морща необъятное, как у вола-пятилетка чело, сотник некоторое время собирал по закуткам памяти подходящие, позволяющие не уронить свой чести, слова.