Алексей Челпаченко - Козацкий шлях

Улучив минуту, есаул подозвал его к себе и в самое короткое время внушил потуреченному венецианцу, что он, Корса́к, является корабельным пашой. Освободившись от оков, есаул хладнокровно зарезал Мустафу его же ножом и завладел ключами от цепей, сковывавших гребцов и рабов на продажу.

Невольники принялись снимать с ног и рук железо и, вооружившись всем, что попало под руку, яростно ударили на корму. Османе, растерявшиеся спросонья, не успели пустить в ход мушкеты и были частью перебиты в скоротечной рукопашной резне, а частью перевязаны по рукам и ногам.

Победители обрубили якорные канаты, распустили паруса, сели за привычные вёсла и направились в море. Терять им было нечего.

Пушки с берега и с других кораблей, стоящих в гавани, открыли по мятежной галере огонь, но не достали её. Несколько галер бросились было в погоню, однако, начавшийся шторм с грозою и дождём загнал их обратно в гавань.

И только прибежавший на берег корабельный паша, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, долго ещё осыпал проклятьями дерзких неверных и рвал на себе в отчаянии бороду.

Шама́й сам некоторое время был, словно в мороке, и опамятовался только в открытом море, сжимая в руке окровавленный тесак, к лезвию которого пристал ошмёток человеческой кожи с волосами.

С того памятного дня сделались они неразлучны, и время было не властно над их приязнью. За долгие годы их мужские дела и помыслы сплелись в тугой узел, и Шама́й узнал про есаула много такого, о чем лучше не задумываться.

Полковник услыхал шорох за спиною и промолвил, не оборачиваясь:

– Де 131 131 Де (укр. де) – где. чорты 132 132 Чо́рты (укр. чо́рти) – черти. носили пана есаула?

Тотчас сумерки словно бы сгустились, и из них материализовалась и выступила на трепещущийся свет костерка подбористая, словно сотканная из вечернего прохладного воздуха фигура.

– Не страшишься поминать лукавого у ничь, пане полковник? – как обычно насмешливо спросил Корса́к.

Шама́й глянул на него сумрачно, перекрестился и посунулся на вильчуре:

– Сидай 133 133 Сида́й (укр. сіда́й) – садись. , друже 134 134 Дру́же (укр. дру́же) – друг. В разговорном языке Южной Руси той поры, форма обращения «дру́же» выполняла этикетную функцию и выражала не социальный, а скорее, эмотивный план взаимоотношений между людьми, используясь при обращении к равному, знакомому. … Потрапезничаем чим бог послав, да помиркуем 135 135 Помирку́ем (укр. помірку́єм) – подумаем, обдумаем. , як нам теперь быть… Гей, хлопче, кликни панов-сотников!

Перед полковником на расстеленном куске рядна уже накрыт был стол, по походному положению казавшийся верхом роскоши. На обмытых листах лопуха дымился изрядный кус горячей, только что с костра баранины, рядом лежали головка чеснока, несколько луковиц, пригоршня маленьких репок и цельный загреб. Были также прибавления в виде сулеи с водою и расшитого потемневшим жемчугом гаманца с белой и чистой крымской солью.

– Добрая весть, когда кличут есть! – есаул опустился рядом, подвернув под себя по-татарски ноги.

Тут же явился Панас Чгун, держа в одной руке кинжал, а в другой шматок жёлтоватого, жёсткого, как подмётка, сала, который ему где-то мимоходом посчастливилось отхватить. Пришёл и другой сотник, жилистый как корень поляк Януш, по прозванию Кропи́ва, перекрещенный на Сечи в Ивана. Но новое имя отчего-то не прижилось, и поляк так и остался для всех Яном. Бросив копеняк на седло, сотник сел и вслушался в разговор Шама́я с есаулом.

– Що пораненые? – спрашивал полковник.

– Жить будут, коли не помруть… Который разом дух не испустил, той здюже 136 136 Здю́же (укр. зду́жає) – здесь в значении «пересилит», «переборет». …

Шама́й обвёл красными от недосыпа очами старши́ну:

– Панове-атаманы… Мы, що должно – добре исполнили, дали табору уйти на Дон. Самая пора и о себе грешных помыслить. Шо теперь будем робыть 137 137 Робы́ть (укр. роби́ти) – делать. ? куда подадимся?

Все, к кому он теперь обращался, были людьми выдающимися, но каждый наособицу. Всю жизнь ходили они по краю и за край заглядывали, и над каждым по десятку лет висели смертные приговоры, но все они относились к этому спокойно и привычно, как к досадной, но неизбежной докуке.

Над есаулом эти самые приговоры, по слухам, уже дважды приводились в Польше в исполнение, а вот он – запорожский долгожитель! живой и невредимый, благодушно ухмыляется в ус наперекор судьбе! Одно его присутствие внушало всем здесь собравшимся особый род надежды – веру в благосклонность провидения. Со старым химородником и спорить-то было затруднительно, ибо якобы приведённые в исполнение ка́зни повлияли на него таковым образом, что он вовсе перестал в чём либо сомневаться. Пребывание в легенде накладывало на козацкого чародея отпечаток вечности, и он судил обо всём, как бы с того света, откуда лучше видно.

Оба сотника тоже в своей жизни наплели довольно кружев и повидали всякого.

…Круглый козацкий сирота Панас, которому панский кнут сызмала заменил материнскую титьку, прибился на Сечь в том возрасте, в котором его сверстники в одной рубашке ещё бегают по базу, а через десяток годов его прозвание уже было известно на Запорожье всякому.

Сразу уродившийся неуступой Панас, разум имел тяжкий, нрав крутой, а манеры тяжеловатые для окружающих. Своим живым примером Чгун напрочь опровергал распространённое суждение о богатырях, как о людях добродушных и покладистых. К скупым словам у него всегда бесплатным приложением был чудовищного вида кулак, поросший густой чёрной шерстью. Не приведи господи, было попасть под эту ужасную колотушку – хоть сразу готовь домовину! На Сечи хорошо помнили случай, как однажды взбесившийся сотник так хватил кулаком по голове чем-то не потрафившую ему кобылку, что та, храпя, легла и околела.

Обладая чудовищной силою, Панас гнул подковы, ухватившись за заднее колесо, останавливал запряженную шестериком повозку, а дышло – так просто ломал о колено. Однажды, расплачиваясь в корчме, сотник, шутя, воткнул талер в деревянную стену, так что шинкарю, дабы извлечь его, пришлось прибегнуть к топору.

Из всех разнообразных затей человечества душевно привязался Чгун только к буздыгану, с крепкой кизиловой рукоятью, да сабле. Шама́й крепко уважал сотника за такое постоянство.

Женщин Чгун на дух не переносил, вполне соглашаясь в этом вопросе с приверженцами учения Магомета, отрицающими у женщин наличие души.

В бога Панас веровал глубоко и истово, но своеобразно. Для него непостижимы были не только люди иной веры, но даже и звери иных пород, не тех, которые рыскали по родной степи.