Алексей Челпаченко - Козацкий шлях

С того дня пустился полковник на все хитрости скифской войны. Но уже не один раз бывалым степовым волкам становилось тесно в широком поле, и немалому числу, в игре на живот либо погибель выпала решка, ибо дразня и кусая неприятеля, козаки не должны были далеко уходить от погони.

Но сегодня, с полдня, от зимовника Кордон пошли запорожцы, не останавливаясь, пока не скрылись в густых травах Дикого Поля. Даже когда отвесно падающие лучи солнца начали палить нестерпимо, и земля немилосердно пекла ноги через подошвы сапог, запороги шли так скоро, что пена, точно хлопья снега, летела с боков коней, и останавливались только для того, чтобы обтерев их, переменить под седлом.

Меж тем потянуло свежестью, и появились докучливые слепни и оводы, которых не было в высокой сухой степи. Равнина, накренившись, пошла вниз, вдали высунулись точно из-под земли макушки дерев, и показался дозорец, махавший вздетой на пику шапкой. Почуявшие воду кони без понукания прибавили шаг, отмахиваясь хвостами от заедающих кровососов, но полковник велел придержать их, давая остыть до водопоя.

Не минуло и четверти часа, как перед козаками богатой турецкой шалью развернулась просторная поляна, полого сбегавшая к тихой и ровной воде обмелевшей к исходу лета степовой речки. Растущие по самому берегу ивы окунали свои роскошные косы в воду, а в сыроватой тени верб копилась манящая спасительная прохлада, тем паче желанная после томительного пекла степи.

Шама́й остановил коня, и густой дух едкого лошадиного пота тяжко шибанул в нос. Козаки терпеливо ждали в сёдлах. В тишине было слышно, как беспокойно храпят и грызут удила кони. Переглянувшись со старши́ною, полковник кивнул. Тотчас дюжий сотник указал толстым своим пальцем на козака, затем на высокую десятиаршинную в обхвате вербу, и запорожец прямо с коня проворно на неё взобрался.

Меж тем есаул, кликнув одного и другого козака, отослал их к разъездам, идущим на известном расстоянии в челе и позади полка. Передав на словах, что ночевать станут здесь, есаул наказал одному разъезду стать на могиле, что должна быть в получасе хода за рекою, а другому скрытно сесть в степи подле сакмы полка.

Оба молодца, не мешкая, переменили коней и разъехались в разные стороны. Один поскакал назад, а другой, бросился с конём в реку и, подняв целые тучи бриллиантовых брызг, перемахнул её вброд. Дав удалиться дозорцам на значительное расстояние, Шама́й махнул рукою:

– З сёдел!

Спешиваясь, запорожцы вязали разгорячённых коней к деревам, ослабляли подпруги и вынимали из конских ртов опостылевшее железо. Утомлённые длительным переходом, кони напряженно потягивались, и, глубоко вдыхая, вздрагивали. Приметив, что некоторые, невзирая на сёдла и вьюки, пытаются поваляться на траве, есаул прикрикнул:

– Чи 9 9 Чи (укр. чи (або́, хіба) – или. у вас очи повылазылы 10 10 Повыла́зылы (укр. повила́зили) – повылазили. , панове 11 11 Пано́ве (укр. пано́ве) – приблизительно с середины XVI века, под влиянием Речи Посполитой, на Южной Руси, а затем и на Запорожье начинает приобретать распространение обращение «пан». В ту эпоху в Речи Посполитой титул «пан» был прочно связан с обозначением лица дворянского, шляхетного сословия, и этим словом выражали уважение по отношению к знатным и богатым людям, представителям власти. К слову «пан» в таком употреблении могло добавляться «милостивый», «ласкавый» и т. п. Для обращения к мужчине, использовалась форма «па́не», для обращение к сыну пана – «па́ничу», для обращения к группе лиц использовалась слово «пано́ве». Запорожцы, именуя друг друга «пан», «пано́ве», тем самым подчёркивали, что они относятся к благородному, воинскому сословию. ? Не дозволяйте, не дозволяйте им лягать 12 12 Ляга́ть (укр. ляга́ти) – ложиться. !

Разминая одеревеневшие ноги, козаки собирались вокруг сидевшей в сёдлах старши́ны, которая уподобилась островку в море жарких плеч, крутых подбородков и обнажившихся голов. Всё здесь стеснившееся, несмотря на почтительно снятые шапки, было и характер, и сила, и воля, а спокойная уверенность придавала им ту особенную горделивую осанку, свойственную людям, родившимся с оружием в руках. Это был народ всё сплошь крепкий, закалённый битвами, бывалые и зрелые мужи в расцвете своих лет, страстные охотники до всякого рода приключений и войны.

Уже по одной долготе чуприн, ухватившись за которые, бог, по преданиям, поднимал на небо души погибших козаков, можно было судить, что тут были сплошь тёртые сечевые калачи. Бороды у всех были выбриты, лишь на верхней губе оставлено было лучшее украшение козака – долгий ус. За высокими скулами диковатых, точно вырезанных из потемневшей бронзы ликов, читалась азиатская хитрость, что вкупе с тускло посверкивавшими в ушах серьгами наводило на мысль, что многие степовые племена сильно обозначили своё присутствие в этой породе.

По рубцам, белевшим на спечённой солнцем коже, можно было прочесть историю всего белого оружия того века, ибо козацкая голова была подобна свитку пергамента, на котором саблей всякий раз писала новая рука. Почитай у каждого была какая-либо недостача в членах: у того было выбито око, у другого недоставало пальцев, а нескольких погостивших у ляхов соратников Сулимы́ можно было отличить по отсутствию ушей, отрезанных любезными хозяевами.

Всякому человеку, вставшему под хоругви бога войны, хорошо ведомо, что ничто на свете не развивает так сильно религиозного чувства, как постоянное хождение под смертью. В подтверждении этого с чёрных вый козаков свисали на гайтанах видимые свидетельства принадлежности к церкви Христовой – кресты, носимые ими на ту пору наперсно. То, пожалуй, была единственная, помимо сабли, ценность в их среде, пропивать которую почиталось за тяжкий грех и бесчестье. Кресты были известного рода: серебряные, оловянные, медные, бронзовые, кипарисовые и такой величины, что теперь, пожалуй, и не у всякого архиерея встретишь. Ясные символы христианского крещения напоминали о том, что сие воинство принадлежит тому христолюбивому ордену, братия которого и проявление самой козацкой удали мыслила не иначе, как причастие Небесному Духу, сознательно заключая свою натуру под смертную сень войны.

Полковник каждого знал по многу лет, и для всякого у него было припасено заветное слово. Он любил всех их как братьев, любил за их духовитость и даже за строптивость – любишь ведь не того, с которым хочешь в рай, а того, с кем хотя бы и в пекло. Упрямцы всегда были ему по душе, он и коней-то выбирал норовистых, считая, что положиться можно только лишь на тех, кто необуздан, а покорные да смирные – никчёмные люди. Необузданны же те, кто воодушевлён великим помыслом, вбирающим в себя все земные дела. Это неправда, что воинов роднит пролитая кровь – она лишь оставляет зарубку на душе, а воистину объединяют общие помыслы. Человеку даётся только одна жизнь, одно лишь тело, одна душа, и смысл жизни может быть только один. Тот, в котором этого нет – пустоцвет. Сер он, пуст и скучен, и тело с душою скреплены у него единственно лишь сухожилиями. Такового люда, бездумно и бессмысленно ползающего червями по дну сущего – пропасть, героев же, напротив, всегда наперечёт.