Алексей Челпаченко - Козацкий шлях

Все стоящие теперь вокруг него всю свою жизнь провели в битвах и походах, закаливших и ожесточивших их сердца и развивших какую-то дикую гордость души. Они поручились друг другу кровной клятвой в вечной верности святым узам товарищества и готовы были за то хотя бы и море шапками вычерпать. Каждый из них был удал на свой лад и, сохраняя первобытную суровость и бесчувственность своих предков, мало дорожил жизнью. Кровожадность и свирепость, вообще свойственные той, положившей на них суровый свой знак эпохе, были присущи им, равно как и всем племенам, почитающим войну и грабёж главным занятием своей жизни. С ними непросто было ладить в мирной жизни, но зато легко в бранной. Свободные воины, необузданные по своей степовой натуре, слившись в побратимстве, как камни в крепостной стене, тем не менее, были они каждый наособицу, и каждая отдельная натура начертана была угловато и резко. Не скоро подберёшь и приставишь одну к другой, но уж коли подберёшь – монолитом встанет стена!

Одни поражали своей образованностью, и при случае могли щегольнуть и Овидием, другие, напротив, оставались неграмотными во всю жизнь, ибо, будучи от природы даровитыми и восприимчивыми, были сильно расположены чувствовать духоту в стенах школы и при первой же удобной оказии меняли букварь на саблю.

Дети своего сурового века, они, не раздумывая, брали и чужой нажиток и самую жизнь, по-своему осуществляя древнее понятие о предназначении рыцарской нации и полагая, что мир принадлежит тому, у кого рука твёрже. В степь и море шли не только и не столько за добычей, но за славою, ибо грабить идёт слабый, а сильный – завоёвывать мир. Они не воровали, а брали с боя, а это испокон веков дело благородных мужей брани, ибо, как известно, бог на то и сотворил супостата, дабы было с кого брать дуван.

Но горько ошибался тот, кто полагал, что ими владеют корысть и алчность. Таковые люди промеж них, обыкновенно, надолго не задерживались. Презрение к чужому, равно и к своему добру, быстро приводило в отчаянье попавших в их среду сребролюбцев. По благородному запорожскому заведению многие из них не имели ничего, кроме сабли да креста за пазухой, ибо любая толика благ мирских, маня́ множеством искусов, вяжет многими же путами, а истый сечевик, подобно чернецу, должен быть вольным от земного…

Шама́й зорко оглядел тесные ряды и, насупившись, пожевал губами:

– Ось що 13 13 Ось що (укр. ось що) – вот что. , панове… Коней, як 14 14 Як (укр. як) – как охолонуть, ставить на водопой. Оглядеть их добре 15 15 До́бре (укр. до́бре) – хорошо, так как следует. , вычистить и пустить на попас. Выкормить им овёс остатный. Коноводам очей з коней не спускать, не то з самих шкуры спущу! У ничь 16 16 Ничь (укр. ніч) – ночь. , кажному козаку держать по одному коню пид седлом…

Как сделалось видно из первых, несколько суровых распоряжений полковника, все они касались исключительно лошадей, и на то были веские причины: в степи допрежь всадника всегда конь, ибо человек в степи без коня подобен нагому на морозе.

– Оглядеть всю зброю 17 17 Збро́ю (укр. збро́ю) – оружие. , особливо стрельбу, як должно. Пан есаул, що в Панском Куте взяли, дувань по закону. Панове сотники, назначайте которых сами знаете в коноводы и в дозоры. У ничь надобно выставить ще 18 18 Ще (укр. ще) – ещё, дополнительно, кроме того. по дозору, на полмили 19 19 На полмили – имеется ввиду т.н. «польская миля», которая в описываемую эпоху составляла около пяти с половиной километров. вгору 20 20 Вго́ру (укр. вго́ру) – вверх. и вныз по воде. Пораненых в коноводы и дозоры не ставить. Пан Корса́к, раны им глянь. Кухари, запалыть огня, готовить вечерю. Да дыму щоб 21 21 Щоб (укр. щоб) – чтобы я не бачив 22 22 Ба́чив (укр. ба́чив) – видел. ! Управиться дотемна, и костры гасить. Дозорцам вечерять прежде всих и выехать на замену швыдче 23 23 Швы́дче (укр. шви́дче) – скорее, быстрее. …

Полковник выдержал значительную паузу.

– Ну так шо, панове, ступайте вже 24 24 Вже (укр. вже) – уже. …

Запорожцы покрылись шапками и, сдержанно загомонив, пошли к коням. Одни принялись обтирать лошадям потемневшие мокрые бока пучками травы и выбирать из грив и хвостов цепкие репейники, другие развьючивали и рассёдлывали остывших, заводили в реку и ставили на водопой.

Даже по такому заурядному на ту пору действу, как разбитие походного коша в дикой степи, было видно, что здесь собралось не сборище оружного сброда, а закалённое в горниле многих войн, отменно обученное воинство, с жестокою, пусть хотя бы и на время похода, дисциплиною, возглавляемое опытнейшими офицерами.

Покуда кухари, достав из вьюков обёрнутые в мокрые холсты бараньи четверти, пристраивали их на кострах, напоившие коней запорожцы осматривали оружие, купались, простирывали гречишной золой рубахи, били в складках платья неизменных спутников войны – вшей, брили головы и бороды.

Шама́й, передав своих лошадей коноводам, неверною походкой человека весь день проведшего в седле, обошёл весь стан и всюду сунул свой нос.

Узрев кривого Хому, по прозванию Далэ́ко-Ба́чу 25 25 Далэ́ко-Ба́чу (укр. дале́ко ба́чу) – далеко вижу. Здесь, в кличке козака, в присущей запорожцам манере обыгран его физический недостаток – отсутствие одного глаза. , ведавшего походным запасом горилки, Шама́й поманил его к себе:

– Ходи до меня, Хома…

Запорожец Хома на Сечи был фигурой весьма приметною, но слава его была особого, чрезвычайно редкого в среде низовых гуляк рода. Дело в том, что некоторые запорожцы, будучи весьма набожными христианами, когда не было войны либо поста, обнаруживали наклонности, несколько отдававшие язычеством. Выражалось это главным образом в почитании Бахуса, причём некоторые послушники приносили жертвы покровителю виноделия с таким рвением, что вся добыча от похода: и конь и справа, и всё что ни есть на молодце – всё отправлялось куда следует, а именно к известным епископам всевесёлого божества – шинкарям. Хома, по ретивой молодой дури не избегнувший пагубного влияния язычества, как-то, курнув горилки до полного изумления, в самом бесчестном виде – имея на себе только крест да рубаху, попал в татарскую неволю и был продан в рабство.

Вскоре, погрев кости на плавучей каторге и потеряв глаз, выбитый батогом галерного пристава, явственно начал козак остатным оком различать гремящего ключами апостола Петра.

В смертный час проклял Хома бражничество и, вырвав клок из посивевшей чуприны, зарёкся, положив себе, что, коли доведётся вырваться на волю, сроду больше не возьмёт хмельного в рот, а половину дувана до самой смерти будет жертвовать на сечевую церкву Покрова Богородицы.