Игорь Левин - Разомкнутая черта. Роман

«Мы все узники своих ошибок, попавшие в клетку с самого рождения. Наши чувства, принципы, дружеские и семейные связи, физическое несовершенство… являются для нас тёмной комнатой, из которой нет выхода. Нет ничего в нашей жизни, до чего бы ни дошли сословные разделения. У нас нет равноправия, у нас нет свободы, у нас есть только мораль и норма… И так до конца своей жизни… из клетки в клетку…»

Фраза просто ошеломила меня. Вспомнилась притча Винсента Ван Гога о птице в клетке:

«Есть и другие бездельники, бездельники поневоле, которые сгорают от жажды действовать, но ничего не делают, потому что лишены возможности действовать, потому что они как бы заключены в тюрьму, потому что у них нет того, без чего нельзя трудиться плодотворно, потому что их довело до этого роковое стечение обстоятельств; такие люди не всегда знают, на что они способны, но инстинктивно испытывают такое чувство: „И я кое на что годен, и я имею право на существование! Я знаю, что могу быть совсем другим человеком! Какую же пользу могу я принести, чему же могу я служить? Во мне есть нечто, но что?“ Это совсем другой род бездельников – если хочешь, можешь считать меня и таким. Птица в клетке отлично понимает весной, что происходит нечто такое, для чего нужна; она отлично чувствует, что надо что-то делать, но не может этого сделать и не представляет себе, что же именно надо делать. Сначала ей ничего не удаётся вспомнить, затем у неё рождаются какие-то смутные представления, она говорит себе: „Другие вьют гнёзда, зачинают птенцов и высиживают яйца“, и вот уже она бьётся головой о прутья клетки. Но клетка не поддаётся, а птица сходит с ума от боли… Что же всё это такое – выдумки, фантазия? Едва ли. И тогда спрашиваешь себя: „Доколе же, Господи? Неужели надолго, навсегда, навеки?“ А знаешь ли ты, что может разрушить тюрьму? Любая глубокая и серьёзная привязанность. Дружба, братство, любовь – вот верховная сила, вот могущественные чары, отворяющие дверь темницы. Тот, кто этого лишён, мёртв. Там же, где есть привязанность, возрождается жизнь».

(Винсент Ван Гог, письмо к брату Тео. Амстердам, 9 января 1878 года).

Но только что же случилось с самим Винсентом? Нашёл ли он в жизни глубокую привязанность, братскую дружбу, бескорыстную любовь? Что стало итогом крепкой душевной привязанности между Винсентом и его братом Тео? Безумная попытка Тео уничтожить свою семью. Что осталось от дружбы с Гогеном? Кровавая буря ожесточённых ссор в Арле и желание Гогена хладнокровно «извлечь немалые преимущества из несчастья Ван Гога» после его смерти. Что стало даром любви? Ожог на ладони, поднятой над зажжённой свечой в ожидании ответа от любимой или обрезок уха, подаренный проститутке Рашель? «Но клетка не поддаётся, а птица сходит с ума от боли…». Не раз задумывал Винсент свести счёты с жизнью: когда сговаривался о совместном суициде с художником Александром Ридом, в клинике для душевнобольных, в царстве природы, стоя у мольберта.

Перед моим мысленным взором, как наваждение, попеременно возникают две картины Винсента Ван Гога – «Прогулка заключённых» и «Вороны над полем пшеницы». Я будто ощупываю ладонью правой руки шершавую поверхность холстов, покрытую плотным слоем пастозных мазков. Вижу замурованное мерной кирпичной кладкой пространство, напоминающее гигантскую шестигранную банку-крепость с открытым верхом. Люди, как насекомые, копошатся в этой емкости, написанной цветами проросшей земли. Группа ходит по кругу, неизбежно – по замкнутому кольцу, снова и снова смыкаясь у стен и утрамбовывая шагами камни мостовой. Действия чередуются, развёртываются во времени стадии движений, ритм шагов рикошетит в глухое пространство. Угрюмо шагающие то слегка растягиваются в интервалах, то теснее прижимаются друг к другу, но не сбиваются с общего ритма. Отпечатками изогнутых зубцов храповика ложатся наземь косые тени. Яркий свет сфокусирован в пустом центре. Но кому до него дело! Поодаль прогуливающихся узников в расслабленных позах стоят несколько надзирателей. Их мрачные силуэты не довлеют над группой. Они тоже часть этой системы, только им выделено другое место, откуда удобно безразлично созерцать картину часового механизма однообразных движений. Ряд кирпичей высоко над людьми прерывают одинокие мрачные окошки, похожие на выходы нор огромных червей.

Аллегория прозрачна: стены темницы – грани судьбы, кольцо – символ безысходности однообразного течения жизни. Окна-бойницы – щели, через которые смерть тоскливо глядит на жизнь. А жизнь – в вечном движении: чередуются света и тени, пульсируют оттенки цветов, изменяются повороты тел. Но не выйти за границы узкой площадки между стенами темницы-крепости, не прервать однообразного и монотонного хода. Неба не видно, совсем не видно. Нет свободы – есть только заданная траектория, по которой движутся безликие люди-призраки, люди-тени, люди-узники, люди-рабы. У каждого – строго определённое ему место. Но «что может скрываться в сердце человека, не имеющего места в жизни?» «Печаль будет длиться вечно» , – произнёс, глядя в глаза смерти, великий художник, который как никто упивался искрящейся солнечной энергией жизни, но сам не нашёл в ней места.

«Вороны над полем пшеницы» – последняя картина Ван Гога. Такие будоражащие чувства контрасты насыщенных жёлтых, золотистых и глубоких сине-голубых цветов, закопчённых примесями мазков чёрной краски, могли возникнуть только в период убийственного отчаяния. Крайне сомнительна для меня версия, что Винсент был случайно подстрелен играющими подростками. Нет, «Вороны над полем» – это реквием в цвете. Тропа, идущая вглубь, словно яростным взрывом разрывается на части – узкие тропинки, утопающие в бурных волнах пшеничного поля. Холодный ветер гонит к горизонту два маленьких облачка. Тёмное кольцо туч беспрерывно сдавливает небесные сполохи. Вороны каркают, в хищном порыве склёвывая пшеничные злаки – яркие плоды жизни.

Конфликт неба и земли – в тонах, цветах, в стиле и настроении – звучит угрожающе. Гармония нарушена! Неожиданно можно обнаружить в линейных очертаниях простого пейзажа схему мрачной физиономии с глазами из двух облачков и носом – дорожкой, утопающей вдали. Давящий мрак чёрных туч всё больше и больше овладевает пространством.

Нет, не могу больше описывать это произведение в прозе. Я ведь видел сон, связанный с этой картиной, и нутром смутно ощущал боль ревущей в комке взвинченных нервов его души и измученного недугами тела, улавливал его страстное стремление разорвать жизненный круг. Поутру я наскоро набросал стих, посвящённый памяти Ван Гога, где отразил испепеляющие ужасом событий впечатления сна.