Аглаида Лой - Цветок жасмина (сборник)

Время шло. За окнами уже давно стемнело. Парочки одна за другой разбредались по многочисленным комнатам Борькиной квартиры, ища себе пристанище в виде кровати, дивана, или на худой конец хотя бы кресла. Борька уже давно ушел в свою комнату и вырубился, давненько он не принимал на грудь так основательно и с такой скоростью. Ясмин, свежая и бодрая, словно утренний цветок, подошла к Владу и взяла его за руку: «Пойдем? Стало скучно…» И он, словно послушный щенок, последовал за ней, не задавая вопросов.

Было около десяти вечера – детское время, – и Влад изо всех сил пытался измыслить что-нибудь оригинальное, чтобы продлить общение с Ясмин. Они уже стояли перед дверцами лифта, как вдруг его осенила поистине гениальная идея.

– А хочешь, – повернулся он к ней, загадочно улыбаясь, – мы с тобой сейчас вознесемся на небо?

Влажные глаза газели удивленно воззрились на него, в них он прочел недоверие: «Что, прямо сейчас?»

Он утвердительно кивнул. Идея, действительно, была блестящей.

– Тут есть одна хитрая штука, в этом доме. Точнее, на чердаке дома. Ещё точнее – на крыше. Мы с Борькой там не раз бывали: видно пол-Москвы. Красота!..

– А там не заперто?

– Пошли-пошли, – он потянул ее за руку к черному ходу. – Крыша плоская, летом там народ загорает; помнится, даже стулья имелись. Ты высоты не боишься?

– Вроде бы нет…

Узкая лестница черного хода, ведущая вверх, не была освещена. Влад вытащил из кармана зажигалку, и трепетный огонек засветился в его руке, как крохотный фонарик. Держась за перила, они осторожно поднялись к дверце на чердак. Теоретически металлическая дверь должна быть на замке, но замок уже давным-давно вывернули с корнем жаждущие ярких впечатлений полуночники. Осталось только широко распахнуть ее и вскарабкаться на крышу по металлической лестнице без перил, что они и ловко проделали.

Влад, который с детства не боялся высоты, на всякий случай осторожно придерживал Ясмин за локоть – мало ли что? Однако она чувствовала себя вполне уверенно, и он скоро отпустил ее. Здесь, наверху, было достаточно светло, чтобы свободно передвигаться по плоской поверхности крыши. В ясном небе висел слегка заиндевевший серебряный шар почти полной луны, похожий на хрупкое ёлочное украшение; внизу разноцветными световыми волнами дрожал и перекатывался рассеянный свет от тысяч и тысяч ламп городской подсветки, рекламы, витрин магазинов. Они осторожно подошли к краю крыши, огороженному невысоким металлическим барьером, и замерли в восхищении, наблюдая за волнующимся над землей морем света. «Боже мой, какая красота, – едва слышно прошептала Ясмин. – Я и не подозревала…» И Влад преисполнился гордости, что смог ее удивить.

Здесь наверху дул ровный и холодный ветер. Казалось, что их только двое во всем мире, и они парят над городом в бесконечном воздушном океане. Владу вдруг показалось, что под воздействием ветра, дом слегка раскачивается, он едва не потерял равновесие и отпрянул от края крыши. Ясмин обеспокоенно оглянулась. «Тебе не холодно? – спросил он. – Давай поищем местечко за ветром. – Он огляделся в поисках пристанища, где можно было бы удобно устроиться, – да вон хотя бы за тем выступом…» Они подошли к бетонному выступу, напоминавшему ребро мифического левиафана, и осмотрелись. Чуть в стороне стояли несколько сиротливо зябнувших стульев, вероятно, забытых здесь с лета; Влад перетащил пару стульев прямо под стену, и они удобно расположились рядышком, укрывшись от ветра.

– Интересно, – задумчиво сказала она, – зачем на крыше эта бетонная стенка?

– Наверно, брандмауэр, – предположил он.

– Да, вероятно…

И они надолго замолчали, наслаждаясь непривычной плотной тишиной, которой никогда не бывает там, внизу, в земном беспокойном мире – и близостью.

– Одно время я увлекался японской литературой, – сказал он. – Ну, там Кавабатой, Мисимой, Акутагавой… И меня по-настоящему доставало – я тогда все-таки был моложе, – серьезно пояснил он – это их особенное, с нашей точки зрения, даже чрезмерное переживание красоты окружающего мира. Первозданной красоты, что ли. Тогда для меня необычно и, пожалуй, диковинно звучали понятия: «любование луной», «любование снегом», каким-нибудь там отражением луны в воде… А теперь, кажется, я это чувствую, понимаю… – он неотрывно, словно загипнотизированный, смотрел на слегка затемненный с одной стороны голубовато-серебряный, словно выточенный из горного хрусталя, лунный шар.

– «Пригоршню воды зачерпнул./ Вижу в горном источнике/ Сияющий круг луны,/ Но тщетно тянутся руки/ К неуловимому зеркалу». – Негромко и отрешенно произнесла она.

– «Равнина небес./ Луна полноты достигла./ Тропу облаков,/ Единственную из всех,/ Избрал для странствия ветер». – Отозвался он.

– «Лунный прекрасен свет,/ Когда сверкает россыпь росы/ На вишневых цветах,/ Но печальная эта луна/ Над зимним увядшим лугом…»

– «Пришлось разлучиться нам,/ Но образ ее нигде, никогда/ Я позабыть не смогу./ Она оставила мне луну/ Стражем воспоминаний».

– «Глубокой зимой/ Как ослепительно ярко/ Блещет лунный свет!/ В саду, где нет водоема,/ Он стелется, словно лед».

– Никогда бы не подумала, что тебе нравятся японские танка, – после долгого молчания сказала она. – Значит, у тебя тоже есть «Капля росы»?

– Ну да. Томик японских пятистиший, – подтвердил он. – А ты думала, я не воспринимаю подобные стихи?

– Только не обижайся, – она повернула к нему лицо с блестевшими в темноте глазами, – но ты производишь впечатление экстраверта, общительный, легкий на подъем. Обычно такие люди не склонны к философии и отвлеченным размышлениям.

– Возможно. Но моя общительность – отчасти мимикрия. Не хочу, чтобы кто-нибудь лез в мою душу. Знаешь, как бывает, – откроешься человеку, доверишь что-то сокровенное, а он потом с удовольствием потопчется в твоей душе. – Он усмехнулся, – что-то я все «душа» да «душа», словно проповедник какой.

– А что в этом плохого? В наше время некоторые умудряются жить вовсе без души. И вполне счастливо.

– Сейчас я ощущаю себя почти японцем, – снова заговорил он, но теперь уже с легкой иронией. – Ветер, осень, опадающая разноцветная листва, первый ледок по кромке водоемов… И эта луна – неестественно живописная, как на японских гравюрах.

– Или на акварелях Волошина. Впрочем, он тоже увлекался японцами…

А луна и в самом деле смотрелась на редкость картинно. На фоне густо-чернильного небесного свода вокруг ее «яркого ока» водили хороводы, сверкая и перемигиваясь, голубоватые, желтоватые, красноватые звезды. Медленно плыли, легкие и полупрозрачные, как серовато-серебристая вуаль, облака. Небольшие, четко очерченные, изысканной формы, эти облака будто специально были брошены чьей-то небрежной рукой на темный холст неба в стремлении подчеркнуть утонченную красоту мимолетной небесной картины, задуманной и воплощенной самим Создателем. По крайней мере, именно такие чувства испытывал Влад, неотрывно глядя на небо.