Альберт Светлов - Целуя девушек в снегу

– Почему «горячка»?

– Вода в ней горячая. Сюда предприятия сливают жижу с отходами, и зимой она не замерзает. Над берегом пар поднимается, всё, будто в тумане, а на деревьях ажурный иней. В сильные морозы невероятно красиво.

Когда, миновав мостки, стали подниматься вверх по тропке, а впереди замаячили девятиэтажки, Веня пояснил:

– Вот сейчас в горку поднимемся, там и остановку увидишь. Здесь, вообще—то цыганский район. Полностью ими заселён.

Об этой народности я пока знал исключительно по фильму «Цыган», регулярно демонстрируемому первым каналом тв, поэтому ответить приятелю было нечего. К тому же, я усиленно вертел головой по сторонам, стараясь запомнить путь.

Ещё через несколько минут вышли к серой брусчатке дороги и, проскочив её, очутились на трамвайной линии. Справа по направлению движения транспорта, на обочине, торчала тёмно—зелёная будка с белой буквой «А» во всю стену. Видимо, неподалёку от трамвая притормаживали и автобусы.

Дорожное движение в дневные часы не казалось очень напряжённым. Мимо нас, стоящих на рельсах, иногда в ту или иную сторону, с грохотом и пылью, проносились грузовики, автобусы.

– Если студентов много скапливается, то может какой—нибудь проходящий автобус притормозить, подобрать. Так что, смотри внимательней, – предупредил Ложкин.

Тогда нам не потребовалось долго ждать. Красно—белый, дребезжащий трамвайчик покачиваясь и погромыхивая выплыл из—за поворота, проскрежетал под железнодорожным мостом. Пришлось осмотрительно освободить ему путь, ступив на мостовую.

Бросив в квадратную кассу две монетки по три копейки, Ложкин повращал круглую ручку и оторвал два маленьких квадратных билетика, отдав их мне.

– Билеты лучше сразу брать, контролёры частенько на линиях шерстят. Оштрафуют.

Я кивнул, соглашаясь.

Три последующие остановки сидели молча. Ложкин думал о чём—то своём, а я с удвоенным любопытством озирался, фиксировал в памяти путь, которым скоро буду следовать один и старался запомнить названия улиц, называемых водителем.

– Ты без меня поедешь, смотри улицу не пропусти, а то увезут на заводы, придётся обратно топать. Да её сложно пропустить, обычно много народа там выходит, держись вместе со всеми. Поглядывай, куда они идут и двигай следом, – продолжал мудрые наставления Веня.

– Ага, – согласился я. – Слушай, у тебя мелочь есть? Пить охота, а в кармане одни рубли. Я завтра отдам, не сомневайся.

Веня порылся в кармане брюк, позвенел ключами и вытащил горсть мелочи. Поковыряв в ней пальцем, выудил пятак и протянул мне:

– На! Ого, как раз и вокзал. Я—то дальше, а ты вылезай, и в ту сторону, вправо, шагай. Бегом в кассу за билетом, а то могут в автобус и не пустить.

– Конечно, тотчас куплю. Зайдёшь вечером?

– Посмотрим… Не знаю, во сколько вернусь. Успею с последним, так завтра заскочу, расскажу, как я там с Мандаринкиной покувыркался. Короче, давай, двигай, иначе далеко уедешь…

Мы пожали друг другу руки, я накинул пиджак на плечи и спрыгнул с подножки на раскалённую жаровню привокзальной площади, махнув приятелю на прощание, едва трамвай, впустив ожидавших его людей, звякнул и покатил дальше.

Возвращение моё в Питерку, не было отмечено никакими примечательными событиями. Простившись с Ложкиным, я направился на автовокзал, где, первым делом, кинулся к автомату с прохладной газировкой, бросил в узкую щель одолженную у Вени монетку, дождался, пока в гранёном стакане уляжется пена, и неторопливо, смакуя каждый глоток, выцедил сладкий напиток. Потом уже, когда от сладкого на жаре захотелось пить ещё больше, понял, – вместо лимонада следовало бы взять простую водичку, но времени бежать и разменивать деньги, не оставалось.

Вернув посудину на предназначенное ей место, я, глянув на стрелки часов, двинулся в сторону длинной извивающейся очереди. Работала всего одна из четырёх касс, поэтому в просторном и светлом здании вокзала, привычно стоял аншлаг. Приобрести билет вышло не так просто, как я предполагал. Возвращающиеся из города в близлежащие деревни, по неизвестной мне причине, предпочитали исключительно наш автобус, хотя имелись прямые рейсы до их населённых пунктов. Результатом упомянутой неразборчивости становилось то, что питерский «Икарус» штурмовали, подобно Рейхстагу, ломясь сразу во все три двери. Наличие билета с местом ничего решительно не значило, сиденья оказывались заняты теми, кто проявил ловкость, поактивнее прочих работал локтями, и в числе первых ворвался в салон. Обычно, при таком наплыве желающих уехать, на входе даже не проверяли билеты. Водитель выпускал пассажиров в нужных им пунктах через передний выход, проверяя оплату проезда. Если билетика не имелось, дорогу требовалось оплатить. В итоге получалось, что автобус, отходивший от городского вокзала грузным, неповоротливым и забитым до предела, в Питерку прибывал с десятью пассажирами в салоне. Остальные сходили на своих остановках, в первых трёх деревнях.

Так получилось и в этот раз. Выстояв почти 30 минут в еле двигавшейся очереди, вдыхая запах пота от стоявших спереди и сзади, выслушивая недовольное ворчание по поводу вечных толкучек, я, наконец получил заветный билет. Облегчённо вздохнул, снова мельком глянул на циферблат и двинулся к выходу на перрон. Проходя по узкому коридору к стоянке автобусов, я старался затаить дыхание, ибо из—за приоткрытой двери мужского туалета, несло жуткой вонью, почти БОВ, разъедающим глаза, и вызывающим непроизвольное чихание. Глядя на отворачивающихся в сторону мужчин и женщин, я подумал, что и они вряд ли дышат в сей момент полной грудью.

Ближе к вечеру солнце, сорвавшись с цепи, превращает улицы и площади в духовку, и только перед самым закатом сила его идёт на убыль. Впрочем, у нас нередки случаи, когда и сама ночь не приносит людям, измученным дневным пеклом, заметного облегчения. Духота от прокалившихся за день воздуха и почвы, заставляет, прихватив матрац, сползать с постели на пол. Но и тут спасительной прохлады почти нет. Приходится оставлять на ночь открытыми настежь двери и окна, пытаясь создать некоторую видимость сквозняка. Этим пользуются комары, долго не дающие кровожадным пикирующим визгом забыться перед следующим рабочим днём.

Именно таким оказался и тот понедельник. Обмахивающиеся газетами, какими—то, свёрнутыми пополам листами бумаги, платками, люди уже начинали выстраиваться в импровизированную очередь без конца и начала, расползаясь в ожидании автобуса по перрону прибытия, словно муравьи, готовые наброситься на обездвиженную гусеницу. Я пристроился к толпе с левого края. Замысел мой не отличался оригинальностью и строился на том, что мне, подхваченному толпой, удастся, пробраться в салон через третью дверь. Совсем не улыбалось в подобную жару утрамбовывать застрявших на подножке граждан, стараясь протолкнуть их внутрь ещё на десяток сантиметров, и протискиваться самому на освободившийся пятачок, молясь, чтобы дверь за моей спиной закрылась. Я попробовал пересчитать, сколько здесь скопилось страждущих уехать питерским рейсом, но на третьем десятке сбился и плюнул на столь безнадёжное дело. Мужчины, среди которых было несколько человек с увесистыми громоздкими рюкзаками, женщины с сумками и баулами, дети разных возрастов, все они болтались с места на место в поисках наиболее выгодной позиции, и вести учёт среди этого броуновского движения не имело смысла.