Ольга Володинская - Имя прошепчет ветер

Жена-то моя вот также при родах умерла, да и ребеночка спасти я не смог. Она кровью изошла, а дитя после долгих да тяжелых родов задохлось, не выжило, в пуповине запутавшись. Не головкой он шел-то, не как надобно. Я никак поверить не мог, все оживлять их пытался и похоронить никак не мог решиться. Все думал – а ну, как живые они. Дыхание все слушал. Казалось, грудь поднимается, или что ресницы дрогнули. А уж потом подумал вдруг, что это рассудок мой помутился с горя. Увидел, как лики их меняться стали. Тогда и похоронил… Думал и сам за ними отправлюсь. Выл на могиле, как зверь раненый. Каждый день приходил к ним и выл. Самые пасмурные минуты души моей тогда наступили. С тех пор и один на всем белом свете.

– А кто был-то?

– Мальчик. Сын. Андрейка…

– А жену как звали?

– Марусей, Марией, значит…

Еще рассказал он, что как я в себя приходила, пытался мой спаситель выяснить, кто я да откуда, но я не помнила ничего, себя-то не помнила и только бредила все и иногда имена разные повторяла. Это уж потом, как окончательно я в себя пришла, вспомнила все постепенно: и как зовут меня, и откуда я, и что дети у меня, и муж Арсений….

Ипата, возницу моего волки начисто растерзали, даже хоронить нечего было. Долго я оплакивала его, молилась за душу его грешную – смерть-то какую лютую страшную принял человек!

***

И вот как-то раз такая тоска меня взяла. Такая тоска, что и словами не сказать.

– Домой бы мне, Яким, на ногах уж стою и крепко. Сама себя обихаживаю. Пора. Только найди мне зеркало, или что-то такое, чтоб отраженье свое увидеть, посмотреть на себя хочу, что со мной сталось теперь.

Нахмурился лесничий, но пообещал разузнать все и зеркало тоже пообещал найти. На следующий день оставил мне еды, питья и уехал счастье мое искать.

Наконец, услышала я – лошадь скачет. Сердце мое забилось, ну, думаю, сейчас все узнаю, про любезных моих.

Спешился Яким, смотрю, лицо озабоченное, на меня глядеть избегает. И я боюсь спросить…

Потом уж, как отужинали, попыталась выведать, что он узнал. Яким все отнекивался, а потом и говорит, не надо, мол, тебе возвращаться.

– Оставайся у меня. Кем хочешь здесь живи. Хочешь хозяйкой, мужем тебе хорошим буду. Хочешь, сестрой, братом буду надежным, любящим. Не езди туда, не надо туда тебе.

Я от волнения руки в груди прижала, никак с дыханием справиться не могу.

– Что случилось там у них, все ли живы-здоровы они?

– Живы-то они, живы. Да и здоровы. Всех их видел. Только не надо тебе туда, – заладил опять Яким.

Отговаривал он меня, отговаривал, да так и не смог убедить не ездить-то. Чувствовала я себя совсем неплохо. Иногда только голова немного кружилась и слабость еще была. Нахлынет внезапно, аж ноги подогнутся. Того и гляди упаду. Да шрамы мои от ран иной раз болели. Я все лицо свое щупала, боялась смотреть-то на себя. В зеркале, которое Яким добыл, видно было не очень хорошо, больно маленькое оно оказалось и мутное какое-то. Но ничего, собралась в путь, перекрестилась и поехали. Яким вздыхал всю дорогу.

– Расскажи мне, не сильно ли меня волки-то изуродовали, а то как такой своим покажусь.

– Зажило все, слава Богу. На лбу только, да на щеке небольшие шрамы остались, да и то не больно заметные, а в уголке глаза след от когтя волчьего, ты видела небось, спасибо, сам глаз цел остался.

– Так это от него глаз мой будто кривоват немного сделался? В зеркале-то твоем не больно видно, какой я теперь стала. Ну да ладно. Теперь, как есть.

Подвез он меня к дому нашему прямо, да и говорит, посиди, мол, здесь, сейчас я. Такая тревога в моей душе поднялась, унять никак не могу. Долго его не было. Как вдруг калитка распахнулась, и выбегает Арсений. Я только и смогла, что привстать. Подбежал он ко мне. «Пелагея!» – кричит, а сам белый весь. Я руки к нему протягиваю, а он только лицо закрыл и головой мотает.

– Да что случилось-то тут у вас?! —воскликнула я.

– Так ведь похоронили мы тебя, скоро полгода уж как….

– Как похоронили?! Почему?

– Не возвернулись вы с ярмарки, только лошадь с покореженной телегой пришла. Поехали мы на поиски. Весь лес исходили, в разных концах его были. Кричали, звали, весь голос себе сорвали. Только шапку Ипатову нашли да клочья зипуна, и шубы твоей куски. Поняли мы, что за беда тут случилась. Не хотел я верить в это. Не мог! Кажный день ездил туда, все искал, искал, звал, думал, вдруг лежишь где-нибудь, схоронилась. Никак не мог я перестать ездить и искать. Так и казалось мне, что вдруг пропустил где. Только все напрасно. И снег, как нарочно, все валил и валил. И метель мела, как будто заколдованная. Мыкались мы, мыкались, а дети-то ведь малые, Аришеньке только полгодочка и было…

Мне так жалко его стало, так жалко. Смотрю на него – волосы с сединой, на глазах слезы, взгляд какой-то потухший, затравленный почему-то.

– Отыскалась я, помяли меня шибко волки-то, повредили мне все, лицо вон изуродовали звери. Вот спаситель мой, выходил он меня. Без памяти я была, ходить да сидеть заново училась. Да и себя не помнила – кто я да откуда. Только что же мы здесь-то?! Пойдем домой, Арсеньюшка. Так я по деткам нашим истосковалась! Увидеть их хочу скорее.

Только зарыдал мой Арсеньюшка в голос, руками рот лишь прикрыл и не отвернулся даже.

– Господи, да как же это?! Счастье ведь это, что ты объявилась живая, что нашелся добрый человек, который тебя нашел и выходил. Но только и беда это одновременно. И что делать-то теперь, не знаю я.

– Не понимаю я, объясни мне, пожалуйста, что такое, почему я домой не могу пойти к деткам, почему не пускаешь меня? И радости в тебе я не вижу оттого, что здесь я, с тобой. О несчастье каком-то говоришь, о беде. Непонятно мне…

– Прости ты меня Христа ради! – рухнул на колени Арсений.– Мы же считали, что погибли вы с Ипатом. Лютой, жуткой смертию погибли! Даже от старших детей не смогли это скрыть, потому как страшно горевал я, не мог в себе держать несчастье такое. Прости ты меня!

– Да за что простить-то?! Никак я в толк не возьму!

– Виноват я! Полгода уж почти прошло, совсем невмоготу без хозяйки стало. С детьми управляться некому было. Аришка-то совсем маленькая была еще. Да и Никитушка. Серафима, подруга твоя мне все помочь пыталась. Сначала я никого и ничего не замечал. Она приходить стала то печь истопить, то еду наготовить, то детей обиходить. Илюшке с Дашуткой трудно было управляться – дети ведь еще совсем. Ну, а потом понял я, что детям мать нужна, а в дом хозяйка, как ни крути. Ну а уж, когда отслужили по тебе, да земле предали, так уж она и осталась насовсем. Никак и не думал никто, что ты вернуться можешь… живой вдруг окажешься. Прости ты уж меня… Любил ведь я тебя! И жили мы хорошо, душа – в душу. И за детей спасибо тебе. Только как им скажешь-то? Что ты объявилась… младшие – те и вовсе тебя не помнят, Симу за мать считают. Вернее Никитушка-то знал, что тебя нет уж боле. Очень он сильно хворал тогда. В горячке лежал. Думали, не выходим мальца-то нашего. А как в себя-то вошел он, так и стал Серафиму матерью величать.