Алексей Прокофьев - Когда листья станут желтыми

Яркий свет потревожил его лицо, пробиваясь сквозь сладостный плен, вдалеке что-то настойчиво звенело, гудело, шум приближался и начинал уже надоедать. Оказывается, сегодня пятница, сигналил Панчо. За окном палило солнце, и все произошедшее показалось сном.

– Эй, ты там жив? Вот и, слава Богу! А я переживал за твою хижину! Ну и денек сегодня! Дорогу завалило, несколько раз чуть не наехал на поваленные деревья.

Панчо напоминал ему Будду. Такое же веселое, блаженное лицо и выпирающий из расстегнутой рубахи живот.

Бар был как никогда полон. Жители собрались обсудить шторм, развеять волнения и порадоваться, что все обошлось, и никто не пострадал, за исключением фургона, на который свалилась большая пальма, и нескольких домов, где разрушилась крыша. Пахло промокшим деревом, четыре пары танцевали, укутанные плавающими облаками дыма. В воздухе витала радость.

Сегодня музыкант играл особенно вдохновенно, вновь проживая бурю.

И тут, в замедленном ритме он увидел ее. На улице, за окном, в темноте. А может, показалось? Всего один миг. Там, за окном, промелькнула, проплыла белокурая девочка… И исчезла. Наверное, показалось. Что за наваждение!.. Он стремительно бросился к дверям, навалившаяся ночь ослепила. Прислушиваясь, вглядываясь в проступающие очертания, он неуверенно обошел бар и вновь влился в яркое веселье.

Музыкант сел на свое место у стойки и долго смотрел куда-то в сторону. – Такая красивая. – И вспомнив принятое решение, вспомнив шторм, одна мысль, простая и в то же время нелепая, ошеломила: это Она. Она пришла за ним. И на самом деле его решение – не его. Кто-то в его голове твердил: «Да нет же. Ведь обычно Ее представляют… а тут девочка».

Игра не ладилась, он не слышал собственную музыку, саксофон был как чужой. Он думал только о Ней, и в глазах непреклонно стоял Ее образ – грациозная фигурка, светлые, на фоне темной улицы, волосы и легкое летнее платье голубого цвета.

Он быстро закончил, подошел к стойке и, улучив момент, когда Панчо остался один, сказал:

– Ты думал когда-нибудь о смерти?

Они отвлеклись от душного бара и под нескончаемый гул вентиляторов, гоняющих тоску и радость людей по кругу, погрузились в странный философский диалог.

– И все же я думаю – она ангел. И приходит только для того, чтобы избавить нас от этой суеты, – сказал Панчо, подчеркнув последние слова обводящим бар жестом.

Ему снилась тьма. Густая, вязкая, такая, что, кажется, дотронься рукой – и на пальцах останется липкое, маслянистое. Но в ней было нечто столь прекрасное, что он куда-то падал, отражаясь в этой Красоте.

– Ты бы мог остаться со мной, ничего не спрашивая?

Слияние их глаз продолжалось, слияние в одно целое, нераздельное, оно приносило легкость. Легкость семечка одуванчика, летящего в зное июльского солнца в горизонт бесконечности. От ее прикосновения разливалось тепло, ему было хорошо от того, что она рядом. Он рассказывал про свое довлеющее одиночество. О том, как страшно ему иногда быть наедине с собою, вглядываясь в свою душу в замерших частицах времени.

В ее глазах цвета прозрачного утреннего моря проявилась печаль.

– Сейчас ты расскажешь все, что скрывает твоя темнота. Перестань заботиться о том, чтобы понравиться мне. Это ни к чему.

И подумал он что, может быть, все уже случилось, но если это так – он ни о чем не жалеет. И если это действительно так – значит я скоро увижу ее.

На другом краю мира, где они были вдвоем, зачинался рассвет. Зарождающийся день протягивал новые лучи, сплетая удивительный узор, сияя мириадами солнц, бесконечным разнообразием цвета.

Проснувшись, музыкант ощутил в себе необъяснимую радость. Поднес ладони к лицу и совершил омовение. Жест всплыл моментально, из прошлой жизни, из забытого веселого детства.

Прабабушка была мусульманка, и неизменно перед едой, ложась спать или просыпаясь, – она молилась. И вот это движение ее морщинистых, дрожащих рук, круговое, от центра лба в стороны и книзу, вдруг ясно и четко предстало перед ним. Бабушка рассказывала, что перед тем как уснуть, она молится за всех, кто был и есть, за всю семью.

Он был сейчас ребенком, счастливым, живущим одним мгновением, настоящим. От одного неожиданно возникшего образа бабушки его тело словно вернулось туда, куда, казалось бы, невозможно вернуться никогда.

Открыл глаза. Прищурился. И повторил круговое движение рук. И в какой-то миг засмеялся, поймав себя на мысли, что не смеялся так давно.

Вдруг ему захотелось немедленно, не откладывая ни на секунду, отмыть графин, очистить его, преобразить. И наполнить чистой свежей водой.

Солнце сегодня было милосердно. Освежающий бриз дарил прохладу, неторопливо покачивался океан, притягивая взгляд магией движений. А на низком столике сверкал прозрачный графин и солнце, попадая в плен хрустальной красоты, отражалось сотнями бегающих зайчиков.

Вдруг Мими потеряла один лист. Ветер подхватил его и стал то подбрасывать листик вверх, то отпускать, и, когда тот почти касался земли, вновь завладевал им, кружил, вертел, уносил то в одну сторону, то в другую. Затем опять поднимал маленький лист высоко в небо, и он медленно и плавно уходил вниз, пока, наконец, не опустился на прибрежные волны.

Музыкант побежал к нему. Подвернул ногу и с разбега упал, зарывшись лицом в песок. Прежде он бы выругался из-за этого, понес бы на себя, на весь мир, а он смеялся. Когда вода коснулась ног, он с размаху бросился в теплую пучину и поплыл дальше от берега. И откуда взялись силы? Остановившись, оглянулся назад – Мими превратилась в куст, а его дом…

Конструктор из чистого дерева, не покрытого ни лаком, ни краской. Аккуратные бруски разных размеров, окна, крыша, забор и труба – все из дерева. И если поднести такой брусочек к носу – вкусно пахло свежеструганной древесиной. Он собирал из конструктора дома и населял их фигурками солдат, рыцарей, ковбоев и индейцев. И то, что в одном доме могли жить и солдат с автоматом, и рыцарь с мечом, а во дворе стояла модель спортивного автомобиля, его совсем не смущало. Все они прекрасно уживались под одной крышей.

Музыкант перевернулся на спину и распластался на волнах, раскинув руки. Красивый домик, пахнущий свежим деревом, населенный разнообразными фигурками, исчез из памяти, оставив после себя радостную искорку. И все исчезло кроме одинокого человека, вдруг переставшего ощущать себя одиноким.

Сомнения вернулись, когда он пил кофе, размышляя о том, что с ним происходит.