Алексей Прокофьев - Когда листья станут желтыми

«Странно. Через несколько дней все закончится. И ничего не будет. Так отчего же я так… – он побоялся произнести это слово, но оно само собой вырвалось, – счастлив!»

Музыкант посмотрел на затихший океан, на солнце, падающее медленно в его объятия, взглянул на замершую Мими. Ничего не изменилось. И в то же время изменилось все!

Зайдя в дом, он подошел к Дереву, погладил лист шириной в две ладони. На нем осталась глубокая борозда от пальцев: лист покрывал толстый слой пыли. Музыкант кинулся на кухню, отыскал тряпку, жирную, грязную, и с омерзением выбросил ее. И тогда он обнял горшок и, напрягая всю силу воли, приподнял. Пошатываясь, вышел из дома, осторожно спустился по скрипучим ступеням, старательно считая их – раз… два… три… С трудом сделал еще несколько шагов.

– Ничего, – задыхался Музыкант, ловя ртом воздух. – Мы дойдем.

Он нес его бережно, с максимальной осторожностью. Ноги вязли в песке, идти было неудобно и тяжело, мышцы рук немели, он прижался к горшку всем телом, влился в него. Сумасшедшее напряжение сковало, музыкант пошатнулся, потерял равновесие, но чудовищным усилием смягчил удар, и Дерево плавно зарылось в песок.

Сняв с себя рубашку, музыкант смачивал ее и аккуратно, придерживая каждый лист, стирал пыль. Когда все листья засияли изумрудно-зеленым, он по колено зашел в воду и стал брызгать на Дерево. Листья покрылись крупными стекающими каплями, в них отражалось горящее солнце.

Он неожиданно рано проснулся, ушел на берег и долго плавал. Вернувшись, заварил кофе, поблагодарив Панчо за превосходный напиток, и внезапно, вспомнив про него, захотел записать на бумагу свои мысли. Он придумал, что будет писать оставшиеся дни и этот дневник оставит в последний день перед тем как. Да, перед тем как. Оставит на видном месте.

Не желая откладывать, музыкант бросился искать бумагу и ручку. Не найдя ни того ни другого, взял обкусанный карандаш и нотную тетрадь, решив, что писать можно и между строк, то есть между нот.

"Вот уже три дня, как я принял это решение. Вот уже три дня, как встретил Ее. Даже не встретил, мельком увидел в окне, проходящую, плывущую в воздушном голубом платье. И какое-то сверхъестественное чувство, интуиция или прозрение, я не знаю, подсказало мне, что девочка эта пришла за мной.

А я словно очнулся от сна, проснулся после многолетней спячки. Словно бы мне подарили новую жизнь, пусть и ненадолго, на несколько дней, но жизнь настоящую, полную чувств…"

Солнце, преломившись сквозь прозрачный графин, отражалось на тетради маленькими радугами. Он захотел было поставить дату внизу, так обычно делают в дневнике, и с изумлением обнаружил, что не знает ни какое сегодня число, ни какой месяц.

Музыкант перечитал запись и подумал, что хотел рассказать немного о другом: о Дереве, дышавшем свежестью, о танцующем листике Мими. Он ушел в дом, вернувшись с саксофоном в руках, и заиграл небольшими отрывками музыку, что записана между строк дневника.

– Надо идти к Панчо, – решил он. – Иначе я не узнаю, какой все-таки сегодня день.

Музыкант еще раз проиграл позабытую мелодию и, зачехлив саксофон, подошел к ржавому гвоздю у двери. Взглянул на шляпу и улыбнулся. Она была белоснежной, ослепительно белой.

И походка, и осанка его разительно изменились, шел он бодрым шагом, расправив плечи, приподняв голову, раскрыв грудь. Взгляд не падал вниз, в тропинку, покрытую таким же красно-желтым, как на побережье, песком, а устремлялся вперед. И в походке этой пробивалась музыка. Он шагал, пританцовывая, и что-то напевал.

Белое пятно привлекло внимание. Подойдя ближе, музыкант увидел птицу с длинным ярко-белым оперением. На груди ее алела застывшая капля крови, голова повернута набок, соединяясь с телом изящным изгибом шеи. Глаза застыли, остекленели, в них отражались покачивающиеся кроны пальм. И редкие растянутые облака проплывали в ее глазах, словно это было небо.

Музыкант бережно взял ее в руки и отнес к ближайшей пальме. Уложил в небольшую ямку меж корней, прикрыл лежащим неподалеку листом, оставив снаружи голову. Глаза птицы смотрели на него, вопрошая неподвижным суровым взглядом.

Он вынул из сумки саксофон и, видя себя со стороны в зеркалах круглых мертвых глаз, заиграл ту мелодию из дневника. Грустная, пронзительная это была музыка.

Стихло… Шумные, кричащие джунгли обратились пустынным безмолвием, проникшись новой неизведанной красотой, неожиданно нарушившей обычное течение жизни. И все вокруг вслушивалось в музыку, посвященную благородной мертвой птице.

– Ну и чудеса! – воскликнул Панчо, входящему в бар музыканту. – Ты чего это? Надоело сидеть в своей хижине? Кофе будешь?

Музыкант, молча, кивнул, но Панчо не обижался, он привык к его замкнутости.

Вопрос о том, какое сегодня число нисколько не удивил Панчо, потому что и он не знал этого. Порывшись в каморке в глубине бара, они нашли календарь и выяснили, что сегодня понедельник, правда про понедельник то Панчо знал, девятое марта.

– Привет, амиго, – послышался певучий голос Нии из кухни.

– Хорошо выглядишь, – воскликнула она, присвистнув от удивления. – Влюбился? Или на тебя свалился нежданный подарок судьбы?

– Я немного поиграю?

– Хоть до утра, – приветствовал Панчо. Ему тоже не хотелось оставаться одному: Ния собиралась на рынок, а клиенты, как обычно, появятся, когда спадет дневная жара.

Сев на свое место, справа у стойки, на возвышении, обозначающем некоторое подобие сцены, он заиграл мелодию из дневника. Она не покидала его все то время, пока он шел, и играла нескончаемым повтором в душе. Когда музыка становилась отрывистой – то возвращающей к первоначалу, то падающей в необъятность, – в глазах его жила белая птица с алой каплей на груди. Билась, металась, летала в бездонных глубинах. А когда звуки тихо журчали переливами, – он видел красивую девочку, таинственно бредущую в сумраке ночи.

«Влюбился?» – недавний вопрос Нии, прозвучал как утверждение.

«В кого?! В свою…?!!»

Слово далеким эхом грянуло где-то в сферах сознания, но не прозвучало четко и ясно. Он не решился произнести это слово, даже про себя.

Это открытие так поразило его, что он остановился, музыка оборвалась, запнулась обо что-то очень важное. Знойная тишина разлилась и внутри, и снаружи. Повеяло ароматом сладкого безумия, полного сумасшествия. Мир убежал, покинул его.

Безмерная суть, залитая голубым потоком. Одинокая птица с красным пятном, парящая невидимо высоко. Она кричала, надрывалась, а до него доносился лишь шепот: «Безумец…»