Сергей Перминов - Сахалинский ноктюрн. Рассказы

И отсутствие тормозов для Бегиля не имело никакого значения абсолютно. К точке остановки он приходил с выключенным мотором. Притормаживая «лаптем». Или находил стенку ближайшего строения. Шахтоуправления допустим. Это какой же нужен был точный расчёт для таких манипуляций! Космонавты нервно курят в сторонке. Но однажды глазомер дал сбой. И пришлось «ковбою» немного побюллетенить. Слава богу, всё прошло в лёгкой форме.

А что стоила объяснительная Антона Шелуха? Её специально повесили в раскомандировке, чтобы народ спускающийся в забой приступал к работе в хорошем настроении. Дело было так: Антон должен был дежурить в «помойке», в зумпфе то есть, седьмого ноября, в День Великой Октябрьской Социалистической Революции. Автоматика-то автоматикой, но присутствие человека было обязательным. А вдруг какой сбой? Тогда мощные насосы-трёхтысячники надо было запускать вручную. Да и вообще, мало ли что! Но в тот день человек, стоявший там на вахте, Антона не дождался. И позвонил по команде:

– А что, меня сегодня менять не будут? Или причина какая? Предупреждать же надо. Тогда моей сообщите, чтобы хоть бутербродов прислала с кем-нибудь. Так и с голоду помереть можно.

– Стоп! – удивился дежурный по смене. – А разве Антон тебя не сменил?

– Тот самый случай! Уже два часа лишних стою. Нет Антона.

Дежурный послал человека найти Антона. Тот побежал и нашёл. Лежал он, любезный, в обнимку со своей гармошкой в одном из дворов на крышке угольного ларя. И мирно сопел, пьяно улыбаясь во сне. Нашли другого шахтёра. Меня то есть. И, поскольку я только ещё готовился праздновать, направили в шахту. Одно утешение, что праздничные оплачиваются вдвойне. А после праздника Антона заставили писать объяснительную. Дабы знать причину его невыхода на работу. Вот этот исторический документ. Буква в букву: «Я, Антон Шелуха, не вышел на помойку в седьмого ноября по очень уважительной причине. Так как играл на гармошке. Веселил рабочий люд!»

Через двадцать с копейками лет, живя уже в Приморье, в рамках фестиваля авторской песни, который ежегодно проводится в «Сахалинском Париже», Александровске то есть, я снова побывал в тех краях. И стало грустно. Нет, я конечно понимаю, что всё течёт, всё изменяется, вырабатываются угольные поля и шахта закрывается. Это аксиома. Грустно стало ещё и потому, что от полного жизнью посёлка остались только мои воспоминания.

Шикарная школа-десятилетка стала лагерем для неполноценных детей. Эстакада, что вела на главную штольню и где был участок внутришахтного транспорта, была пуста. Да и саму штольню замуровали. Клуб зиял выбитыми дверями и пустыми глазницами окон. Остовы каменных домов ещё стояли, а сборно-щитовые развалились. А как иначе, если люди, душа любого жилища, ушли? Правда несколько кирпичных, что возле бывшего шахтоуправления были обитаемы. Автобус из Александровска ещё ходил пока.

Вышел на берег Татарского пролива, где в былые времена мы купались и загорали летом, а зимой ловили навагу. Пирс, столько видевший на своём веку, был разбит штормами. Осталось только несколько ряжей. А сам он был похож на мёртвого динозавра рухнувшего в солёную морскую воду. Всё остальное было на месте: песчаный берег, сопки за спиной, гроты слева в каменном берегу… Справа выбежавший в пролив мыс с маяком «Жонкьер», названным в честь французского мичмана. И на вечной вахте перед Александровским портом скалы «Три брата», символ острова. А над головой крики чаек в сером, давящим на душу, пасмурном небе. Это увидел я много лет спустя. А что сейчас в посёлке Дуэ я не знаю. Но твёрдо знаю одно – дважды в одну и ту же воду не входят.

У меня в соседях, в Артёме, жил когда-то молодой лейтенант Слава Кудрявцев. Развитой был парень. В звукоаппаратуре разбирался конкретно. Рисовал замечательно. Соображал в современной, по тем временам, музыке. Может кому-то другому ничего не говорили такие имена как Фрэнк Синатра, Джон Пол Джонс, Ежи Кшеминьский, но мы с ним в своих разговорах свободно ими оперировали. Ему, как и мне, они говорили о многом. Меломанами мы были с ним. В те, семидесятые, этим болели все, кто был не старше сорока.

Даже форма на Славке сидела с каким-то особым шиком. Симпатяга! Я всё удивлялся – на какую тему ни заведи разговор, о предмете диалога он знал если не всё, то много. Видимо был из тех, кого называли «золотой молодёжью». Как он в армию попал – уму непостижимо! Тем более, что папа его состоял какой-то крупной партийной шишкой в Киеве. Мы подолгу зачитывались красочными журналами «Америка». Причём на русском языке. Присылал их папа. И вот однажды в номере, посвящённом Аляске, прочитали, что там ходит самый медленный поезд в мире. Со скоростью пятнадцать километров в час. То есть, американцы продуманно пустили такой. Мало ли: геологи выйдут к полотну «железки», оленеводы, рыбаки, охотники… Моему возмущению не было предела.

– Это нонсенс! Врут штатовцы, как сивые мерины.

Уж я-то точно знал, что самый медленный в мире поезд – это «Оха—Ноглики»! Его бешеная скорость достигала семи километров в час! На форсаже выдавал пятнадцать. Но в отличие от продвинутых америкосов он не мог физически выдать больше. Технические возможности «Сахалинлага» не тянули на масштабность и эпохальность темпов строительства сталинской индустрии. А посему и пятнадцать километров для этого суперэкспресса были космической скоростью. Если ты садился в три ночи на это чудо, то к семи вечера или чуть позже Оха раскрывала тебе объятья. Мы спокойно выпивали, играли в карты, высыпались, похмелялись и счастливые сходили на охинский перрон.

***

Через четыре года я снова попал на свою нефтеразведку, хотя божился, что больше никогда не вернусь. Что-то тянуло туда постоянно. Я только потом понял, что. Но об этом позже. Чем мне, бывшему москвичу, полюбился Сахалин? Сразу и навсегда? Да он и сейчас по ночам снится! И, снова вернувшись туда, вместо трёх контрактных лет я отбарабанил двадцать. В нашем посёлке Вал жила и работала на буровых и вспомогательных службах – без шуток! – сборная Советского Союза. Кого там только не было! И поэтому, встретившись где-то в случайной точке Союза, (а отпуска-то у нас о-го-го!) мы не бросались друг другу в объятия. А после короткого «привет!» деловито оглядывались в поисках ближайшей торговой точки. Здесь же, дома, всё было гораздо проще. В свой «дилижанс» мы садились во всеоружии. Дорога предполагала, а мы располагали. Деловито, с шуточками, доставали «огненную» воду и закусь, ощущая взаимно-братское расположение. В наших дорожных беседах круто замешивалось всё: рыбалка, охота, политика, искусство, любовные приключения…

Вот и в этот раз наш «Пятьсот весёлый» прибыл на Горячие Ключи, одну из промежуточных остановок между нашим посёлком и Ногликами.