Ирина Никифорова - Копьево. Остров «Детство». Рассказы

И с «мамой» не страшно вечером, когда за окошком становится темно. Светит керосиновая лампа, «дом» наполняется разными звуками. Теперь Люся знает – «мама» рассказала – что в печке «щелкают» угольки, а суп в кастрюле «булькает», а картошка на черной сковородке «шкварчит». Печку надо «топить», а когда протопится – оттуда надо выгрести золу. Люсенька любит смотреть, как «мама» берет железную палку – «кочергу», и сыплет золу в железный совок. Иногда выскочит из печки вместе с золой еще живой уголек, упадет и рассыплется яркими искрами.

После ужина «мама» обычно читает ей книжку с картинками или говорит: «Давай, почитаем письмо от папы». Она достает железную коробку из верхнего ящика комода. В коробке несколько бумажных треугольников. Бережно развернув один из них, она негромко читает вслух. «Папа» всегда пишет, что очень рад, что его Люсенька нашлась, спрашивает, как она кушает, как растет, а еще пишет, чтобы не волновались, всё у него хорошо, и про дом, который он непременно построит для Люсеньки, когда приедет. А потом они ложатся спать, и Люсенька прижимается крепко к «маминому» теплому боку. Хорошо! Теперь у неё есть и «мама» и «дом», и ребятишки во дворе, и тетки, и даже этот петух, и…

Смотри, совсем девчонка сомлела на солнце…

– Это Линина, што ли, «приёмышка»?

– Она, она, сиротинка. Чистый одуванчик: голова большая кучерявая, глазищи огромные, а ножки худенькие, кривые, всё на крылечке больше сидит.

– Рахит. Ниче-ниче, были бы кости – мясо нарастет. Выправится, еще первая красавица будет! Молодец, Лина, смелая!

– А чего ей не взять сироту, раз не дал им Бог детишек с Григорием. Арина рассказывала, што они давно порешили взять девочку. А потом сродственница ихняя при детском доме в Ачинске устроилась на работу. Вот и отписала им, девочка, мол, есть маленькая, на Лину шибко лицом похожая. Правда, пока бумаги делали, с Григория «броню» сняли – не видал дочку-то ещё, зато Лина теперь не одна. Бегает с ней, как молоденькая. Хош племяшей «полна коробочка», а всё одно – своего родного хочется.

– Зинка Вольных тоже мальчонку привезла, и Парфеновы сразу двух пацанов забрали. Говорят, ужасть, што творится. Везут и везут сиротинушек цельными вагонами в Сибирь. Клич кинули, многие берут ребятишек. А чего? Где двое – там и трое прокормятся.

– Дак чего им не взять? А куда возьмешь, коли своих четверо? Не знаешь, што им в рот положить. А потом и боязно. Прикипишь к нему, а война закончится, родитель какой объявится. Тогда што?

– Ну, и што с того? Объявится кто живой сродственник – можно поладить. А так-то нам грех жаловаться. Огороды, вон, растут, картоха, живность. Не под бомбежками живем.

– Слышь, Арина говорила, што эта не с эвакуированных похоже, а с довоенных…. Видать «политические» родители-то были. Помнишь, поляков ссылали? Их …, а ребятишек в детдом. Метрики-то пустые были у девчонки – ни отца, ни матери не вписано. Даже рождение ей Лина своё поставила.

– Ой, тише ты! Арина-болтушка, скажу ей. А то укоротят язык… Политические или нет, нету нам дела, дети не в ответе.

– Да… жалко их. Вон, как жисть ихние судьбы перемалывает. Утрачиваются корни. Ладно, ежли свезет, как этой, а ежли нет? Вырастут, куда голову преклонить? Намыкаесся по жизни без отца-матери. Да еще война эта проклятущая. Мой как ушел, еще ни одной весточки не было…

– Ладно, запричитала, напишет. Где им там письмы-то писать, когда бои, вон, какие! Ничего! «Перемелется – мука будет».

Разговор тревожит Люсеньку, она хочет открыть глаза, но они почему-то не открываются…

– Ой, Лина, здраствуй! – слышит она. – А мы глядим, спит «приемышка» твоя.

Сквозь сон Люся слышит, как мама негромко, но сердито и твердо говорит:

– Какая еще «приемышка»? Чтоб я этого больше не слышала. Это моя дочка, моя и Григория. Так и запомните!

– Ага! Ага! – быстро отвечают голоса.

Сильные мамины руки подхватывают Люсю.

«Мама», – бормочет она, – моя мама, – и, успокоившись, засыпает в её крепких объятиях. Мама уносит её в прохладный дом.

Петух, наклевавшись, тоже спешит в тень крылечка, спасаясь от зноя. Стоит жаркое лето 1942 года.

Тропинка петляла то влево, то вниз, то лезла на горку. Вчерашний дождь сильно размыл ее. С трудом переставляя ноги и изредка поскальзываясь, Алька брела по ней с огромным рюкзаком за плечами. «Еще свалиться не хватало, вот цирку будет». Рюкзак все сильнее и сильнее гнул к земле, в ботинках хлюпала вода. Мало того, что на турбазе для похода ботинки выдавали на несколько размеров больше – поскольку на изящные ножки расчета не было – так еще оказались они непрочными, промокли в первой же луже и теперь висели на ногах, как гири.

«„Кой черт занес вас, сударь, на эти галеры?“ Вместо того, чтобы нежиться где-нибудь на пляже, потащилась на турбазу, в поход. Умора! Любительница природы».

Народ в группе был подготовленный, «бывалый». Туристы бодро и весело шагали по лесу, карабкались по склонам, разводили костры, сноровисто «разбивали» палатки.

«Сейчас уже, наверное, ужин готовят. А я тут плетусь, ладно хоть не самая последняя».

Самая неподготовленная девчонка, тоже непонятно зачем потащившаяся по маршруту, шла индивидуально со вторым инструктором. И хотя основную часть времени он нес еще и ее рюкзак, она без конца требовала привал, задыхаясь от усталости. Инструктор терпеливо ждал – наверняка проклиная в этот момент всех горе – туристов вместе взятых – но… бросить ее, понятно, не мог, как и вернуть на базу. Подходили они на ночевку обычно к моменту, когда все уже поели и разбрелись на отдых в свои палатки. Алька же приплеталась к моменту, когда ужин еще готовился. Над ней весело подтрунивали, но, без всякого недовольства. Видели, что хоть ей и тяжело с непривычки, но она упорно идет и не жалуется.

«Вот и жизнь у меня, как эта тропинка – то прямо, то вниз, то влево. Все петляю, как заяц. Пора ведь уже определиться. Третью работу сменила за пять лет. Вечно везде чувствую себя, как в гостях. Сижу на общих планерках и думаю – а я-то что здесь делаю? Все проблемы с жаром обсуждают, а мне плевать. Лишь бы деньги платили. Конечно, не всем везет в жизни определиться сразу, понять – в чем их предназначение, но ведь не девочка уже. Институт позади, куча контор, где отметилась, а все в поиске».

Мысль о том, что после похода снова придется возвращаться в свою пыльную контору, оптимизма не добавила.

«Нашла о чем думать!» – рассердилась Алька сама не себя. – «Что за мода бежать вечно „впереди паровоза“, идешь и иди, наслаждайся так сказать…».

Все говорили ей о каком-то «втором» дыхании, но оно никак не приходило, а вот «первого» уже оставалось на пару вдохов – выдохов.