Алексей Аимин - Путеводитель по раю. На грани неведомого

Пройдя несколько шагов, Михалыч почувствовал, что прерванный его появлением разговор, с рассуждений на божественные темы переключится на его личность. Почему-то ему это стало неприятно.

Из трех колбасных отделов с одинаковым ассортиментом и символическим разбросом цен Михалыч неизменно отоваривался в одном. Там работала приятная молодая особа с честным взглядом и очаровательной улыбкой. Правда и здесь, Цезарь его подначил:

– Эта милая блондинка легко и непринужденно, честно глядя в глаза, и обвесит и обсчитает, – но, видя, что тот особо не реагирует, хитро прищурился и добавил, – хотя… постоянным покупателям по части обвесов скидка.

Покупатели ее любили…

Михалыч был прагматиком и потому к таким житейским тонкостям относился спокойно. Все-таки лучше пусть это делают легко и с приветливой улыбкой, чем с внутренним напряжением и тяжелым взглядом.

Спешить ему было некуда, потому получив свою колбасу и, видя, что за ним никого, Михалыч решил перемолвиться парой слов:

– Как товар, разбирают?

– Не жалуюсь. Вот только что перед вами большую партию закупили.

– На свадьбу?

– Нет, у нас больше на поминки берут, – опять онкология.

– Так ведь город вроде вполне благополучный.

– Так это у них в газетах статистика благополучная, а наша статистика с их отчетностью никак не сходится.

Последняя фраза Михалычу очень понравилась, и по пути домой он размышлял: зачем люди врут?

Одни врут, что у них все хорошо, чтобы их не записали в неудачники или того хуже в дураки. Другие, наоборот, что у них все плохо, чтобы их пожалели, а может, и помогли. И это касается не только личностей. В армии, например, прикрывая свою неспособность и тупоумие показным порядком в части покраски и побелки, дескать все у них отлично! А на гражданке, те же коммунальщики, привирают, что все из рук вон плохо, чтобы денег побольше выцарапать.

На горизонте появилась неизменная парочка, Клавдия и Липа. Так получалось, что под их контролем находился основной путь от автобусной остановки с одной стороны и «Шапито» с другой. Михалычу вновь стало немного не по себе. Сейчас Клавдия строгим прокурорским взглядом оценит объем его покупок, просвечивая полиэтиленовый пакет своим взглядом словно рентгеном. Михалыч помнил про этот контрольный пункт и был к просвечиванию готов.

Нет, не верил он, что Клавдия живет впроголодь, не те времена. Пенсия у нее должна быть достаточная, да и не понесет она ее всю в церковь, не такая уж она… Копит. А Храм Божий, для нее прикрытие… Сейчас по новой начнет.

Действительно, после того как «божьим одуванчикам» было преподнесено по сдобной булочке, купленных специально для них, Клавдия заговорила о предстоящей службе и о том, что понесет в Храм свои пожертвования.

– Клавдия Михайловна, – как бы отстранено обратился к ней Михалыч, – вы же не будете отрицать, что все, что нас окружает, все что мы имеем, принадлежит Богу?

Липа, в отличие от Клавдии, сразу почувствовавшей в этом вопросе подвох, в знак согласия кивнула.

– Так вы мне скажите, зачем нести Богу, то, что ему и так принадлежит?

Наступила пауза, которую Михалычу прерывать нисколько не хотелось, и, бросив прощальный взгляд на слегка перекосившиеся лица собеседниц, он покинул контрольный пост.

– Антихрист, – услышал он вслед негромкий голос Липы, – сущий Антихрист!

Поднявшись к себе, Михалыч, расположился в кресле и включил телевизор. Но неприятный осадок после последней встречи мешал ему. Он попытался отогнать от себя неприятные мысли, и переключится на что-то другое.

Антихрист… вот и прозвище себе схлопотал.

Михалыч вспомнил свое детское прозвище – Голкипер. Получил он его в тот самый день, когда понял, что сам он не такой как все. Именно так однажды назвал его тренер детской футбольной команды Павел Геннадиевич или как его все звали Геныч. Тогда он был просто Витьком и вратарем команды. Геныч стоял в центре поля и держал над головой только что полученной их командой кубок, вернее фарфоровую фигуру футболиста и весь сиял. И тут Витек почувствовал беспокойство и увидел странный фиолетовый ореол над статуэткой. Он весь напрягся. И вдруг Геныч роняет статуэтку. Витек как будто ждал этого. В невообразимом прыжке он ловит хрупкий приз и, падая на траву, умудряется перевернуться так, что фарфоровый футболист остается целым и невредимым.

– Голкипер! – уважительно произносит Геныч. Прозвище закрепилось надолго. Но сразу после этого произошло еще более необычное и загадочное.

Команда прошла в раздевалку. Геныч, поздравив всех с победой, поставил приз на подоконник. И вдруг Витек вновь почувствовал беспокойство и опять увидел над статуэткой фиолетовый ореол. Только что это? На фоне ореола возникли два скрещенных белых крыла, и пока Витек обдумывал, что бы это значило, налетевший шквал распахнул окно и фарфоровый футболист как в замедленной съемке, сделав несколько переворотов, встретился с кафельным полом. Голова футболиста медленно закатилась под батарею отопления.

Эти два крыла он еще долго вспоминал и все пытался расшифровать этот знак. Уже много позже он понял, что это было предупреждение свыше, но что оно значило, оставалось для него загадкой.

Михалыч заставил себя вынырнуть из прошлого:

– Вот Володька, сейчас отправится к своей девушке, и им не надо будет думать о всякой ерунде. Это и ни к чему, – пусть наслаждаются жизнью. И Бог их за это не осудит, – у него же так и построено, чтоб в молодые годы делалось больше дел, а раздумья можно оставить и на старость. Да и воспоминания тоже.

Однако в нем почему-то продолжала нарастать какая-то тревожность, чувство опасности, которое его никогда не обманывало.

Вовка вышел из дома за час до закрытия магазина. По пути он обдумывал свои проблемы. Конечно, они были более приземленными чем у Михалыча, например, как при весьма ограниченной наличности сделать вечер хорошим и приятным.

Поторопился, – укорил сам себя – отдал матери половинузарплаты, чтоб себе из одежды что-нибудь прикупила. А аванс через два дня. Может у Пашки пару штук перехватить? – подумал Вовка и решил зайти к нему в агентство.

Офис был почти пустым. За дальним столом молодая женщина лет тридцати пяти работала за компьютером, а Пашка сидел, развалившись в кресле.

– Во, – явно обрадовавшись Володькиному появлению выступил он, – жених нарисовался. Ну, как Катюш, сойдет он за первый сорт?