Артур Олейников - Нумизмат. Роман

Бобров держал руки в карманах пиджака и выдумывал себе черт знает что, отчего, как вы сами понимаете, о военной закалке не может быть и речи, так что остается жена.

«Рублев!» – подумал Аистов, приметив учителя истории.

«Настоящий нумизмат!» – подумал Бобров.

«Бедный!» – подумал Аистов и переглянулся с Бобровым.

«Но настоящий!» – усмехнулся про себя Бобров.

– А кто это с ним? – сказал Аистов, отложил в сторону газету и поднялся с низенького раскладного алюминиевого стульчика.

– Может, что заработаем? – оживился Бобров и последовал примеру коллеги, встав с деревянного стула с высокой спинкой.

– На Рублеве – исключено, а у того, что в цилиндре слишком лицо умное.

– Да с чего ты взял? – удивился Бобров. – Клоун в цилиндре, где он его только взял?!

– И я про то! – сказал Аистов, не спуская глаз с головного убора Дмитрия Сергеевича.– Не может быть, что бы девятнадцатый век, – сказал он шепотом.

– Конечно, не может, он же как новый!

– А похож, как похож!

– Ерунда!

– Не знаю, не знаю, все может быть!

– Так узнаем!

– И то, правда!

Рублев поприветствовал знакомых, и они ему ответили тем же.

– Познакомьтесь, Дмитрий Сергеевич! – сказал Рублев и легким движением руки указал на того, с кем пришел.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся, заложил трость под правую руку, а левой рукой медленно снял цилиндр так, чтобы все кто желает, могли его как следует рассмотреть.

«Цилиндр безупречен, как пить дать, подлинный!» – подумал Аистов.-

«Догадался, о чем толкуем. Артист!» – подумал Бобров.

– Скорее режиссер, Александр Александрович, – сказал Дмитрий Сергеевич и надел головной убор.

Бобров оторопел, но быстро пришел в себя, сославшись на то, что имя ему мог сказать Рублев, но вот про артиста как узнал, осталось для него загадкой.

– Главный? – поинтересовался Аистов и сразу решил, что цилиндр, наверное, казенный, из реквизита, и надет, чтобы пускать пыль в глаза, потому что они, артисты, без этого ну никак не могут, душа требует.

– Нет, ну что вы, – улыбаясь, сказал Дмитрий Сергеевич, – я- один из главных!

Рублев улыбнулся. Узнав, что почем, он стал понимать, какой необыкновенно тонкий юмор заложен в вещах, которые кажутся на первый взгляд абсолютно несмешными в виду того, что они непонятны. Это лишний раз доказывает, что понимать тонкий юмор- удел только посвященных или по-настоящему умных людей.

– И много вас, главных? – сказал Бобров и подумал: «Небось, мелкая сошка. Прихлебатель!»

– Мерить кого-либо надо не по вседозволенности, а по тому, какому благому делу он служит, пользуясь возложенной на него властью.

– Чего?

– Вам этого, к сожалению, не понять, не заостряйте внимание. А сколько нас, главных, скажу. В этом нет никакого секрета. Отец, Сын, Святой Дух и я Дмитрий Сергеевич.

Ничего себе! – удивился Бобров и возмущенно подумал: «Прокорми вас всех!»

Дмитрий Сергеевич чуть не подпрыгнул на месте и воскликнул:

– Интересное замечание! Надо будет как-нибудь с Ним обсудить.

– С кем?

– С Ним! – сказал Дмитрий Сергеевич и указал тростью на небо. -Может, и в самом деле этот разговор ни к чему. Отдать вас всех Ивану Ивановичу и – на покой.

Рублев побледнел.

– Не бойтесь, Егор Игоревич, я шучу. Сами подумайте, если так дело будет, Иван Иванович настолько устанет кувалдой махать, что в руки перо взять не сможет. Как считаете, веская причина?

«Кто такой?» – подумал Бобров.

«Никаких сомнений, цилиндр настоящий!» – только и думал Аистов, не заостряя внимания на разговоре.

Рублев ничего не ответил и лишний раз убедился, что, как бы ни был временами великодушен Дмитрий Сергеевич, он всегда останется Дмитрием Сергеевичем, в этом он весь.

– Вы правы, Егор Игоревич, все от того, что у нас у всех строгое разделение обязанностей. Вы уповаете, Отец располагает и решает – быть или не быть, Сын печется о вас, Святой Дух незримо контролирует вас, а я, Дмитрий Сергеевич, на пару Черновым Иваном Ивановичем вершу справедливость. А теперь – к делу! Лёня Клюев, бесспорно талантливый молодой человек, продал вам вещь, которая по праву должна принадлежать Егору Игоревичу.

– Ничего не знаем! Мы заплатили приличную сумму, если он не отдал деньги, с ним и разбирайтесь, – сказал Бобров, прекрасно зная, что у Лёни отродясь своего ничего порядочного не водилось.

– Мы с ним уже разобрались!

– Тогда, какие претензии?!

– Так вот в чем дело! – сказал Аистов, оторвавшись от изучения цилиндра.– Я тогда еще подумал: откуда у Лёньки рубль Анны Иоанновны? Стало быть, он твой, Егор?

Рублев замялся.

– Мы поменялись. Обмен производил с моей стороны – Иван Иванович, с Егора Игоревича – Лёня.

– Кто такой Иван Иванович? – вырвалось у Боброва само собой, как только он вновь услышал имя незнакомца.

– Вы что, не знаете?! – изумился Дмитрий Сергеевич.

– Нет, первый раз слышу!

– Надо будет сделать выговор Ивану Ивановичу, распустил он вас!

– Кого нас?

– Скупщиков краденого!

Бобров проглотил слюну и стал лихорадочно соображать. «Как я раньше не догадался, что он прокурор! Он же сам сказал, что я, мол, режиссер, один из главных. И про Отца какого-то плел, а еще Сына и Святого Духа, и говорит, что я вершу справедливость! Мол, вы на отца уповаете, а он располагает и решает быть или не быть, а сын его о вас печется, а дух за вами наблюдает. Все ясно! Отец- судья, сын его – адвокат, дух- милиция, он – прокурор, а Иван Иванович, стало быть, следователь. И как я раньше не догадался. Он же мысли, зараза, читает! Обученный, матерый волчара! Ну, спасибо, Лёня, свинью подложил, так подложил! И Рублев тоже хорош – взял и навел. Что, сами бы не разобрались?! Как ни как – не чужие! И вообще, как Егора угораздило с прокурором монетами меняться?! И вообще, кто он такой, этот прокурор?! Я его в клубе ни разу не видел. Приезжий, небось. Не дай бог, из Москвы. Точно, из Москвы! Ведь сам сказал, что мы с ним уже разобрались, а если вопрос решен, так в чем же дело? А в том, что по мою душу! Я только неделю как из Москвы вернулся. Неужели Генка сволочь сдал! Я ему – двадцать золотых червонцев за полцены, а он мне – прокурора. Сволочь, Генка! Я никогда никого не обманывал. Я его предупреждал, что червонцы краденные, а он взял и сдал, собака! Может бежать? Поздно! Попробую откупиться»

– Александр Александрович, вы верующий? – спросил Дмитрий Сергеевич.

«Зачем спросил»? – стал думать Бобров, – Наверно, сейчас станет стращать, чтобы во всем признался, мол, покайся, легче станет. Дудки! Меня теперь не проведешь. Скажу, что нет, пускай на это не рассчитывает. А денег предложу. Много предложу! Все отдам! Нет, половину оставлю. Знаю я вашего брата. Все отдашь, а тебя в кутузку! Выйду с голой задницей – ни кола, ни двора! Или кому-нибудь другому дело отдаст, и не будет у меня потом денег, чтобы на лапу снова давать!