Маргарита Сосницкая - Притчи

Спиридон, тоже розовощекий от работы, отвечает:

– Да разве это я надрываюсь? Мне ведь в охоту.

И как будто мало ему было сада с огородом для хлопот, он еще баню вздумал ставить. Поставил, зимой попарился, в снегу, как морж, повалялся, и Дормидона зовет париться.

– Что ты, – отвечает тот и ёжиться, – спасибо. Видел я, как ты плоть свою мучаешь.

– Мучаю? – удивился Спиридон. – Либо я ее, либо она меня.

– Не понял? – в самом деле не понял Дормидон.

– Да если я ее сейчас не буду мучить, она меня потом замучает. К тому же, работа мне в радость.

– Нет уж, спасибо за такую радость, – качает головой Дормидон. – У меня в доме ванна эмалированная, вода из крана горячая льется, я в ней поплескаюсь, в халат и тапочки переберусь и на диван лягу – вот это радость так радость.

– Как хочешь, брат. Была бы честь предложена. Но как бы я плоть свою не мучил, это мучение все равно меньшее того, каким она потом меня мучить станет, если я сегодня ее, как ты, буду нежить да лелеять.

– Ну-ну, – скептически кивнул Дормидон, на том они и разошлись по разные стороны дороги.

Каждую весну Спиридон, худой, поджарый, траву косит, а Дормидон округляющийся, рыхлый, на траве, как шерсть пуделя, гантелями машет, раз-два махнет и бросит – скучно, неинтересно, смысла нет, телевизор смотреть интересней. А Спиридону не до телевизора: участок обкосить надо – вот и цель, и смысл, и интерес.

Два брата-близнеца на близнецов стали не похожи. Любитель ванн совсем округлился и волосы терять стал. А огордник – тощ, жилист и шевелюрой дико зарос. А тут еще чума ХХ1-ого века постигла: еда трансгенная, мутированная – не такая, как ее Господь Бог и природа создали, а с поправками человеческим прогрессом. Поешь морковки трансгенной, пузырями пойдешь, арбуза-мутанта – рвать станешь, мясо нюхать опасно стало: коров коровами кормить стали, а именно порошком из коровьих костей. А уж вода… как в сказке: «Не пей, братец Иванушка, козленочком станешь!»

Одно спасение осталось – самому петрушку, укроп, капусту, репу, яблоки золотые и земляные выращивать. Червячок – сертификат натуральности продукта, дотрансгенной его кондовости-матушки, благодаря которой человечество сотни тысяч лет прожило без аллергий и мутаций.

У Спиридона спасение это отработано, само собой идет, пусть он в это «само собой» не пуд, не два труда вкладывает. А у Дормидона дело застопорилось, да и не шло никогда в эту сторону: ведь ему было легче купить, чем самому вырастить. Потому он даже кусок земли продал, чтобы больше еды купить и меньше труда прикладывать. Землю-то продавать нельзя.

А жилистый брат ее купил, рожь посеял. Хлеба ржаные стал выпекать, корову и птицу домашнюю завел.

Уже по братьям и заметно быть перестало, что они братья, а уж что близнецы, которых мать с отцом не различали, совсем не догадаться.

У Дормидона расцвел целый букет болезней, кинулся он по врачам да по аптекам.

– Что ты, – говорит ему брат через дорогу, – не пей таблеток, они одно лечат, другое калечат.

– Здоровый больного не поймет, – хмурился занемогший Дормидон и высыпал в рот пригоршню пилюль.

– Ты травами полечись, соками да постом, – не унимался, советовал Спиридон.

– Голодом себя мучить? – обижался несчастный. – Мало меня болезни мучают, так пусть еще и голод помучает?

– Голод болезни будет мучить. А если их не мучить, они тебя в бараний рог согнут.

– Прям уж, в бараний, – не поверил Дормидон и вспомнил, что пора принимать микстуру.

Снова разошлись братья по разные стороны дороги.

Но это не помогло. Дормидона все равно скрутило в бараний рог. Спохватился он, сел на соки, диету и травы, да поздно, поздно. Не успели они проявить свою целебную силу. И на сей раз разошлись братья по разные стороны дороги: больного, вернее, уже покойного отправили на погост, к месту вечной прописки. И лужайку его зеленую скоро покорил сорняк. А Спиридон прожил до ста лет, оставил потомство, вырастил сад и написал книгу заветов внукам, первый из которых гласил: «Перед тем, как принять важное решение или найти выход из сложной ситуации, постись без воды и еды трое суток, и тогда найдешь ключ к любому хитроумному замку».

Так что хоть и родились братья Спиридон и Дормидон в один день и час, да не в один день и час преставились. Каждый нажил себе свою смерть, один в муках и болезнях, другой благую, в том возрасте, когда человек уже не умирает, а усыхает, и говорят про него не умер, а усоп.

Один отец семерых сыновей прокормит, а вот семеро сыновей отца не прокормят. Но сыновьям Родиным отца кормить не пришлось; он сам себя кормил до того дня, когда утром встал с кровати, сделал шаг и упал замертво.

Осталась одна мать. Она ослабла и сдала в одночасье после мужниной кончины. За матерью надо было ухаживать и присматривать. Но сыновья с утра до ночи в офисах подагру наживают, невестки между детьми и хозяйством разрываются – куда им еще со старухой нянчиться?

Братья собрались, провели совет и вскладчину наняли домработницу. Она появлялась утром и исчезала вечером. Мать плакала по ночам, как ребенок, и некому было подойти к ней успокоить, погладить по голове. Она тосковала по отцу своих сыновей, который всю жизнь промучил ее своей любовью и ревностью, а вот ушел, и казалось бы, теперь можно отдохнуть от его притязаний, ан-нет, она тосковала, его не хватало: любовь это или привычка?

Как ни крути, а мать надо было забирать к себе. Но кому? Ни один из сыновей по тем или иным причинам не мог себе этого позволить. Какой невестке нужна в доме беспомощная, со своим уставом – оттуда дует, то пересолили – свекровь? К счастью, вопрос решился сам по себе: мать лишилась чувств и домработница вызвала скорую. В больнице ее отправили прямым ходом в реанимацию. Три недели шла борьба за жизнь старой женщины, матери-героини. Родственникам даже проведывать ее не надо было – им позвонят в случае чего. Борьба закончилась победой – больную перевели в палату. Хотя разве старость – это болезнь?

Теперь за матерью надо было ухаживать. Сыновья ездили по очереди. Благо дело, их семеро, каждому раз в неделю приехать – не такой уж большой труд.

Но могут же человека держать в больнице вечность. Врач сказал, что эту пациентку пора выписывать. Пробил час, кто-то из сыновей должен взять ее к себе. К тому же домработницу тем временем уволили. Сыновья обратились к врачу с просьбой понаблюдать за их матерью: ведь с нею в любой момент может случиться худшее. И подкрепили эту просьбу хорошим французским коньяком.

Ее оставили в больнице. А больница она и есть больница: надо делать процедуры, уколы, капельницу, чтобы оправдать пребывание там. И матери все это приписали; держали старуху, можно сказать, на игле. А она не переставала сосредоточенно думать об отце своих детей, о днях их молодости и нелегкого счастья – только прошлое и было ее жизнью. Ведь не могут быть ею процедуры, уколы, капельница. А капельница, если приглядеться, вполне похожа на виселицу. Когда к матери подходили со шприцем, отрывая от заветных мыслей, она слабым, плачущим голосом просила: