Маргарита Сосницкая - Притчи

– Пожалуйста, не надо… Оставьте меня в покое.

Просила и сыновей, когда они приходили:

– Скажите им, чтоб не мучили меня… Дайте мне спокойно умереть…

– Что ты! – отвечали ей. – Мы должны о тебе заботиться. Мы вытащим тебя с того света.

– Не надо, – молила мать. – Там мой суженый.

– А здесь мы, – отвечали сыновья. Побудь с нами. Ты нам нужна. Мы все делаем для тебя. Нельзя же ведь ударить лицом в грязь перед людьми.

Так тянулись дни, длиннее столетий.

Мать поужинала настоем ромашки и сухарем, пожелала спокойной ночи дежурному в тот день сыну, закрыла глаза и заснула.

А утром обнаружили, что заснула она навеки.

Сыновья все искренне, хотя не без облегчения, опечалились:

– Обманула нас всех мать. Оставила. Не захотела создавать нам проблем. Ушла-таки к отцу.

22. 10. 2003 г.

Отбилась корова от стада. Запетляла по лесу, дорогу домой найти не может. Метается, мычит не своим голосом, зовет человека, чтоб освободил ее от молока перегоревшего; худо ей от боли нестерпимой, груднице подобной.

Услыхали корову единовременно двое: инок в черной рясе с белой монастырской стены и странник в черном армяке на лесной тропе. И оба поспешили скотине на выручку. Первым подоспел инок. Похлопал корову по боку, погладил – она аж содрогнулась от нетерпения; сел на пень, проросший ромашками, и стал молоко на землю сдаивать.

Подошел странник и, видя такое, вытащил из котомки кружку, под струю молока подставил. Ударила струя в кружку, брызги во все стороны разбросала, запенилась.

– На-ко, выпей, – протянул странник кружку иноку, когда молоко перехлестнуло через край. – Ты первым корову нашел.

Инок доить перестал, взял кружку, благословил и со словами “Спасибо, Господь послал” выпил, усы молочные вытер и снова доить взялся.

Вторую кружку выпил странник, не спеша, ни капли не допуская по усам пролиться, хотя усов у него не было, кроме тех, что молочная пена оставила. Промокнул он их и к иноку тщедушно с вопросом обратился:

– А скажи, божий человек, по-твоему, корову не подоить, будет грехом?

– Будет, – не задумываясь отвечал инок. – Еще и как будет. Божьей твари не пособить – точно грех. Молоко у коровушки перегорает, она кричит от мук, так и дух испустит, ежели не доить.

Странник присел рядом на траву, сорвал былинку, сжал зубами:

– Жалко коровку?

– Жалко, – кивнул инок. – Надо ее на монастырский двор загнать. Пусть там спасается, пока хозяева не найдутся.

Странник покачал головой:

– Заботливый ты. Коровку тебе жалко, да. А что ж тебе жены твоей, любушки не жалко?

– Какой жены-любушки? – удивился инок. – Нет у меня никакой любушки.

– Как же нет, коли есть, – поднял палец и сразу убрал странник. – Бог ведь каждому сотворил его половинку. В браке эти половинки соединяются ради продления жизни на земле по образу Божьему и подобию. А твоя половинка покинута, каково ей на белом свете, одинокой али за нелюбом? Женушку не любить все одно, что коровку не доить.

Странник поднялся с земли, выломал прутик и подал иноку:

– Гони ее на монастырский двор. Сколько раз в день ее доить будешь?

Инок тоже поднялся с пенька, принял прутик:

– До заутрени, раз, после обедни, два, и на вечерней зорьке.

Странник вздохнул:

– Э-эх, скольких детишек этим молоком можно было бы выкормить. Солдатиков отечеству.

– Верно, – опустил глаза инок. – Да нет дела важнее, чем восхваление Бога.

– Богам нужно отечество. А отечество без защитников погибает.

– Но и молитва защищает, – подвел глаза к небесам инок.

– Защищала, – согласился странник, – против монголо-татар. А защитит ли против ядерных боеголовок?

– Посмотрим, – сказал инок.

– Поглядим, – согласился странник. – Да как бы не проглядели.

На том инок и странник разошлись. Странник в котомку спрятал кружку, вскинул котомку за плечи и скрылся на лесной тропе среди деревьев, а инок, погнал коровку, более поглаживая, чем похлестывая прутиком, за монастырскую стену.

22–23.10.2003 г.

Пара троек котов с облезлой, свалявшейся шерстью шло по пустынной улице за катафалком мадам. Коты эти были не из тех, что обитали в ее квартире, а бродячие, бездомные и дворовые, которым она выбрасывала остатки жирных обедов своих домашних котов. Их было семеро, истинных хозяев квартиры, а она, домовладелица, как ни верти, состояла у них в услужении. Для них стояли диваны и кресла для них, были расстелены ковры и подстилки, готовились специальные кошачьи кормежки и два раза в неделю прибирала пожилая домработница, тихо кляня про себя всю эту кoтoвасию. Иногда коты дрались, и тогда их разнимали собаки: у мадам жили еще три собаки – собачонки немыслимых азиатских пород, любимое лакомство корейцев. Сама мадам состояла в обществе защиты животных и активно боролась за их права. На ее счету числилось несколько тяжб с особами, уличенными в дурном обращении с братьями меньшими. И особам этим не поздоровилось. Она подбирала брошенных котят и отвозила в приют для беспризорных зверюшек, а однажды спасла еще слепой выводок от участи быть закрытым в землю.

Мадам жила одна, не считая, естественно, этого зверинца – объекта ее волнений и опеки; претенденты в мужья в доме появлялись и исчезали чаще, чем эти коты.

И вот кошачья масленица кончилась в одночасье: мадам вынесли ногами вперед. Домашние питомцы разбежались, куда глаза глядят, и, не приученные к улице, канули в неизвестность. На кладбище провожать пошли только бездомные, бродячие, облезлые коты, да и те по дороге исчезали один за другим.

А душа мадам приблизилась к эфирным высотам и готова была в упоении возноситься выше, туда, где эфир становился легче и лучезарнее, но натолкнулась на полупрозрачное, почти невидимое, однако плотное облако, в высоты эти ея не пропускавшее. Она попыталась обогнуть его, слева, справа, но только различила слепленных, свернутых в клубок прелестных существ, напоминающих эльфов, вернее, малышей эльфов от трех до пяти лет, с голубыми, розоватыми, зеленоватыми трепетными прозрачными крыльями. Эти призраки эльфов не сводили с нее своих не по-детски печальных глаз.

– Что вам надо?! Кто вы?! – взмолилась обессилившая в тщетных попытках прорваться душа мадам.

– Мама, мамочка! – загалдели призраки-эльфы, и от этих слов ей стало так тепло и приятно, как не бывало даже тогда, когда самый пушистый из котов забирался на колени и заводил свою ласковую песню. – Мы твои дети! – и шумно забили, забили крылышками так, что поднялась белая искристая пыль. – Девочки, – сладко пропели они, и им вторило плывущее эхо, – и мальчики!

– Какие дети? У меня не было никаких детей! – встрепенулась душа мадам.