Маргарита Сосницкая - Притчи

– Были, были! – зарокотали дети, – были и есть. Ты же нас видишь!

– Вижу, – сжалась душа.

– Только мы не рождённые. Так и останемся не рождёнными среди небесных кущей, сиротами в надоблачных широтах… и меридианах. Ты нас не захотела…

– А с пап не спрашивается? – попыталась защищаться душа мадам.

– Мы подождем и пап, – мечтательно вздохнули души, не ставшие детьми. – Папа. Так хочется познакомиться. Мы ведь могли с ним ходить на рыбалку или за грибами… Не пошли. Потому что последнее слово всегда было за тобой, мамочка!

– Ах, – поникла душа мадам , – а чем бы я вас кормила?

– А что это такое: кормила? – удивились детские души.

– Какие же вы наивные!

– Наивные, наивные, – воспрянули они. – Мы ведь даже не дети, мы будущие дети!

И вдруг потемнели, как темнеет небосвод, когда его заволакивает дождевая туча.

– А-а-ах, не будущие!.. Не быть нам, уже не быть… коль мы встретили нашу матушку не на земле, а на небе.

И туча на глазах стала чернеть. Душа мадам теперь не видела, куда же ей двигаться, чтобы пройти в те высоты, манившие из-за тучи короной сияющих всеми цветами радуги лучей. С разных сторон одновременно до нея донесся усталый голос:

– Чтобы пройти, надо сначала пропустить других. А ты не пропустила, ты – мать, врата в мир земной. Ты. Тех, кто любил бы тебя и ты бы любила.

– Виновата наука, медицина, общество, геноцид в стране! – завопила душа мадам.

– С каждого спросится свое, – отозвался голос. – Ты ответь за себя.

– Чем бы я их кормила?

– Но котов же ты чем-то кормила! И вырезкой, и сметаной! – громыхнул голос.

– Неужели у моих детей больше нет шансов быть? – ужаснулась душа мадам, будто до нее что-то дошло.

– Души-сироты… Кто их усыновит? Но тому вдвойне воздастся.

Душа мадам разорвалась от жалости и боли; обрывки ея неожиданно вразнобой прокричали: «Мяв-гау-у-у!!!» – и попытались слепиться, чтобы сделать еще попытку прорваться в эфирные высоты. Разогнались, ударились о плоть почерневшей тучи, таившей призраки душ детей, и рассыпались в прах.

За гробом не шло ни одного кота. Да и не было уже никакого гроба. Лишь клок черного дыма, отрыгнувшийся через трубу крематория.

9–14.05.2003 г.

Памяти Коренёвского священника Петра Ивановича Маркова, убиенного под оркестр на Бутовском полигоне в феврале 1937 года. Канонизирован в 2006.

Перовкурсников физико-математического факультета поселили в общежитии через дорогу от Матросской тишины. Удивительно, совсем рядом по Стромынке проходит трамвайная линия, от тяжеловесных внуков конки дребезжат стекла в рамах и подрагивает бахрома на абажурах, а печально известная улица Матросской тишины никогда не выходит из тягучего полусна, будто окраина вымершего уездного захолустья. Впрочем, окна общежития, бывшей Екатерининской богадельни, выходили как раз на Стромынку, и о тишине в комнатах, где жили по восемь душ, можно было только мечтать.

Татьяне досталась койка и тумбочка у окна, смотревшего во внутренний двор здания, построенного буквой «П». Посредине двора островом возвышалась церковь, – бывшая церковь, однокупольная, с одним крыльцом, без боковых дверей. Крест с купола давно был снят, золотая обшивка ободрана, а на двери прибита табличка, сообщавшая, что это архив. Вид у церкви был сиротливый, как у пригожей девицы в обносках с чужого плеча на принудительных работах. Татьяна ее так и прозвала: «сиротинка».

Ездить на занятия – путь неближний: почти час по трамваям, метро, автобусам столицы. А столица-матушка безразмерная, кого хочешь измотает, даже молодую, полную сил, застоявшихся в провинции, душу. Да еще если она каждый вечер возвращается в комнату, где семь таких же нерастраченных Софий Ковалевских без конца хлопают дверью и где их не ждет ни ужин, ни стакан чаю – и ни потопаешь, не полопаешь: обо всем надо позаботиться самой, претерпевая волчий голод, когда сдается, быка проглотила бы, набросилась, съела, да еще заела-запила чем-нибудь.

А ляжешь в койку, трамваи каждые десять минут сотрясают улицу, здание и Тишину. Соседки жалуются на трамвай, на дальность поездок, а Татьяне все ни по чем: она спешит в свой уголок у окна; а когда население комнаты сморит не первый сон-богатырь, она садится на постели и смотрит во двор на сиротинушку. Какая она совсем другая по сравнению с нынешними строениями, не чета им, ласковая, уютная, да уж больно запущенная; и жалко делается Татьяне церкви, жалко, как сироту бездомную или брошенного котёнка. Или! – Татьяну осенило – как царевну на паперти. Ведь это ж до чего душераздирающе, если царевна нищенствовать должна! И все лгут на нее, плюют, последние крохи отбирают и никто не пожалеет! Татьяна тайком, чтоб никто из товарок не увидел, возьмет да и перекрестится: вот тебе, церквочка, пряничек, не тоскуй, милая, царевночка бедная, вот и еще гостинчик – снова осенит себя крестным знамением, а вот еще, и целый кулич: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Это все, что из молитв, она знает наизусть. Да и откуда ей знать, студентке физико-математического факультета на хорошем счету?

А однажды Татьяна открыла глаза от тонко-серебряного звона, наполнившего комнату. Она села на кровати, взглянула в окно и обмерла: церковь стояла осиянная лунным светом, в котором струились снежные хлопья. От света золотился купол, от снега свадебной белизной отсвечивали стены и крыльцо.

– Красота какая! – восхитилась Татьяна и трижды перекрестилась. – Вот она, краса какая, эта тихая церковь. Спрятали ее, ободрали, а она все едино – краса! Все едино царевна! Вот она, тайная жизнь церкви! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный!

Плавный поток снежных хлопьев покрывал церковь, будто крыло ангела.

Было это по старому стилю шестое января, навечерие Рождества Христова, сочельник, о чем Татьяна Маркова, золотая медалистка советской школы, знать не могла.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный! – шептали восторженно её губы.

На втором курсе студентов переселили поближе к alma mater, университету, на Воробьевы, тогда еще Ленинские горы, и все радовались, что кончились их мытарства в дальних поездках, можно дольше поспать и на проездном сэкономить. Только Татьяне было грустно уезжать со старого места, где ей приоткрылась светлая тайна, где ждала ее, привечала старая церковь.

Прошло много лет. Татьяна Маркова стала нет, не старым: душа не стареет, а прожившей жизнь человеком. Да что говорить о ней, если уж у ее единственного сына виски тронула седина. Большую часть свободного времени он просиживал в исторических архивах, составляя книги о делах давно минувших дней. Вот он-то и раскопал, что церковь во дворе бывшей Екатерининской богадельни именовалась Воскресенской и была приходом прадедушки Татьяны по материнской линии Маресовых. А бабушка, которой она не знала, здесь родилась и прожила до бурь революции.