Маргарита Сосницкая - Притчи

Ныне, когда взялись за старое, как за новое, архив из Воскрсенской церкви убрали. Возвращают ее в лоно Святой Соборной и Апостольской. Но работы по реставрации еще не начаты, да и причет с иереем пока не пожаловали. А Татьяна приезжает сюда и подолгу стоит у крыльца, вспоминает далекую ночь сочельника, когда ей открылось сокровение земли русской, оказавшееся родовой тайной, и то удивительное ощущение теплого семейного очага, которого она больше нигде никогда не испытала, даже в своей отдельной московской квартире на таком этаже, где и ласточки не вьют гнезда. Стоит она, убеленная сединой женщина, перед церковью, которой теперь молодеть, вздыхает и повторяет:

– Воистину Воскресенская!

Слеза светится в ее глазах, как звезда, отразившаяся на дне колодца.

11.06.04 г.

Жили-были три соседа, Незван, Неждан и Красносвист. Любили они компании. А какая компания без бражки да закуски? И нет лучшей скатерти-самобранки, чем братское вскладчину. Идет по кругу шапка, и каждый в нее по трешке бросает. Но как только доходит до Незвана, он затылок чешет:

– Ой, братцы, забыл дома кошелек! Одолжите кто-нибудь. Честное слово, завтра отдам.

И всегда найдется добрая душа, готовая ссудить трояк.

Но проходило завтра, послезавтра, и добрая душа понимала, обещанного три года ждут. А три года для трояка – это никогда. Кто ж столько о нем помнить будет? Работал Незван в поте лица и цену копейке знал, помнил, что она при рубле цепная собака. И денежки дисциплинированно на книжку относил.

И с Нежданом всякий раз, когда шапка перед ним останавливалась, происходила заминка. Он долго шарил по карманам, нагребал мелочь, извинялся, что издержался, до получки еле тянется, и бросал в шапку горсть медяков.

– Эх-х! – вздыхал при этом, будто последнюю рубаху снимал, что не мешало ему гулять, пить и веселиться наравне со всеми. Да и Незван от него не отставал.

Оба они, и Незван, и Неждан, на заводской доске почета красовалась.

А Красносвист числился в лентяях и тунеядцах, выходного пиджака не имел, что не мешало ему первым бросать свою трешку в шапку. А трешка от бедности – больше, чем червонец от достатка. Да и для Красносвиста компания, что аквариум для вуалехвоста: он оказывался в центре внимания, его присказки, байки и прибаутки шли нарасхват, – без такого опухнешь со скуки.

Прошла жизнь. И за первым из трех соседей леди в белом платье с косой пришла за Незваном. Вот тогда-то и открылось, что на книжке у него скопилось десять тысяч рублей, по тем временам чуть ли не сокровище Флинта, и на машину хватило бы, и на дом в деревне и на пять шуб норковых, соболиных жене, которая всю жизнь в пальтишке с потертым цегейковым воротником проходила. От экономии, видно, и приказала долго жить еще раньше Незвана.

Все руками развели: как же так, всю жизнь по людям трояки сшибал, а у самого за душой такие деньжища! Экий хитрован! Ни Незван его надо было наречь, а Хитрован!

Сразу и наследнички на его сбережения отыскались: племянница с мужем-пьянью, получили они их тут же и пустились покойного дядьку поминать, и так допоминались, что и без того, что раньше нажили, остались. Увлеклись, не опомнились, как и дом, и корову спустили.

Неждану выпал век дольше, чем Незвану. Сподобил Бог дожить до денежной реформы свободного рынка. Ночь толпился он в очереди в сберкассу за своими кровными, получил, кинулся по магазинам, на базар, и как раз его сбережений, а их было чуть поменьше Незвановых, на мешок семечек хватило. Взял Неждан этот мешок, сел над ним, обнял голову руками и даже зарыдать не смог:

– Вот уж не ждал я такого, не догадывался. Всю жизнь копил, чтоб старость безбедно прожить, а что ж выходит? Все жертвы ради мешка семечек, и те наполовину прелые! Хорошо Незвану, вовремя сыграл в ящик. А я, видно, не зря Неждан: не ждал такого, никак не ждал-не гадал.

Один Красносвист барином ходит, посмеивается:

– Ничего я не потерял, ничего у меня не было, все мое при мне осталось, в компаниях бесшабашных, в гуляньях!

Вышло, умнее всех лентяй и лежебока оказался. Стали его с тех пор не Красносвистом звать, а Самым Умным Красносвистом. Так и говорили, когда он в худом пиджачишке по улице шел:

– Вон, идет, наш Самый Умный, – и пальцем показывали да о чем-то своем тяжко вздыхали.

2003 г.

История эта достоверна, как достоверно то, что чиновники раз в году получают отпуск и уезжают в прекрасные места, чтобы как-то оправдать и возместить себе казенное хождение на службу изо дня в день по звонку до звонка и по цепи кругом. Наш чиновник не был исключением из этой служебной рутины, он был даже образцовым чиновником, за что будем дальше писать его с большой буквы. Он тоже собрался на лазурные берега Черного моря, и перед ним встал вопрос: куда пристроить кошку, тем более если она две недели назад окотилась милым полосатым единственным котенком? Он обзвонил полторы дюжины знакомых, отчаялся и пошел за пивом. Открыл дверь и вслед за ним на лестничную площадку выбежал котеночек.

– У, какой! – услышал Чиновник восхищенный возглас, оглянулся с надеждой и увидел соседа, великовозрастного Детину, обитавшего с матерью напротив.

– Милейшее создание! – схватил Чиновник зверька на руки.

– Милейшее, – согласился Детина.

– Да вот беда: мне уехать надо на месяц, а куда его деть, ума не приложу. Хоть в подвал относи.

– Зачем же в подвал, – почесал котенка за ухом Детина, и котенок, как всегда готовый пионер, громко замурлыкал. – Жалко такого.

И Чиновник так виртуозно сыграл на его жалости, что Детина сделал доброе дело: взял и котенка, и кошку на весь отпуск и даже банок с кошачьим питанием не потребовал.

А Чиновник со спокойной совестью уехал отдыхать.

Через день вернулась с дачи мать соседа, увидела большую кошку с котенком, схватилась за сердце:

– На минуту дуралея без присмотра нельзя оставить! Того и гляди, натворит чего – не расхлебаешь! – и поставила ультиматум, – Либо я, либо коты!

И для большей убедительности корвалола с валидолом приняла. Детина вынужден был отволочь котов на дачу к бабушке.

Дача большая: сад, огород, лес – все, как положено. Но бабушка предупредила:

– Летом пусть живут, не жалко, но зимой я их в город не возьму, у меня слезоточение на кошачьи запахи, а в квартирке они скапливаются, сгущаются и преют.

– Что ты, бабушка! – успокоил ее внук. – Меня только месяц попросили за ними присмотреть, пока хозяин в отпуске.

– Ну-ну! – с сомнением погрозила пальцем бабушка.

И коты зажили на воле, в саду, в огороде, в дом приходили только поесть да понежиться. Старая кошка оказалась охотницей, ловила грызунов в поле и все чаще удалялась за свежатиной в лес. Котенок же подрастал при доме и уже был не котенком, а котиком, ловким, ласковым, а главное, забавным. Мог забраться в пакет и долго искать из него выход, ни за что не оставался ночевать под открытым небом. Даже если двери уже были на запоре, он проникал в дом через форточку, а если и форточка оказывалась заперта – через дымоход. Вылазил оттуда не серый, полосатый, а черный-пречерный и отряхивал сажу на пол. Бабушка бранила его, но и привязалась, называла, ласково ворча, обормотиком, домовым, духом дома. Да еще кошка-мать, однажды уйдя на охоту в лес, не вернулась, и обормотик стал полновластным хозяином дачи, воистину духом дома.