Егор Авинкин - О мостах и о тех, кто на них обитает. Роман-путеводитель

Теперь она смотрела на себя и вопрос о собственной привлекательности, должно быть, впервые всерьёз возник в её голове. Более того, он тут же получил ответ. Она ощущала чувственность, на которую было способно это тело, и эмоции, на которые было способно это лицо. Катя почувствовала, что может служить объектом фантазии мужчин. Опробовала это чувство на вкус, и ощутила незнакомую прежде сладость. Она провела рукой по плечу, затем по груди, собирая в ладонь согретую собственным телом влагу.

Запахнувшись в халат, Катя вышла из ванной. Продолжая с отсутствующим видом вытирать голову полотенцем, она заварила себе кофе. Курила она редко, и не потому что заботилась о своём здоровье, а просто потому что забывала это делать настолько часто, чтобы считаться полноценной курильщицей. Однако каждое воскресенье по её распорядку дня должно было начинаться именно с кофе и сигареты. Воскресенье располагало к определённой небрежности по отношению к собственной жизни. Катя не любила воскресенье. И не потому, что оно всегда отравлено понедельником. Ещё в детстве ей пришла в голову одна простая мысль – если в воскресенье Бог отдыхает, то что же тогда происходит с миром в его отсутствие? Очевидно, ничего хорошего. Воскресенье казалось ей зловещим временем, противоречием всей человеческой деятельности. Всю неделю люди стараются, трудятся и вдруг – замирают, даря своей врождённой лени очередной еженедельный шанс. Даже суббота была не так ужасна в её понимании, в субботу можно было совершить что-нибудь полезное хотя бы по инерции. Но воскресенье было временем подведения итогов, а подводить итоги Катя терпеть не могла. Это всегда переходило либо в самоедство, либо в ленивую депрессию – эти два состояния были ей свойственны, и именно поэтому она их терпеть не могла.

Однако сегодня подведение итогов проходило на удивление безболезненно. Возможно, это происходило потому, что теперь Катя больше думала о будущем, практически оставив прошлое за поворотом.

Разумеется, ей будет не хватать Дани. Но уж лучше не задумываться, будет ли это происходить от настоящей любви или просто из-за привычки, выработанной за три года совместного проживания. Дело даже не в этом. Им обоим пойдёт на пользу побыть отдельно друг от друга, учитывая их взаимоотношения за последнее время. Возможно, они устали друг от друга. Во всяком случае, Катя точно устала, и теперь ей требовалась пауза, передышка, проведённая в спокойном и уютном месте.

Если уж говорить о неприятном, то осталась обида на то, что ею так легко пренебрегли. Тем более обидно то, что ею пренебрегли ради цели, совершенно Кате непонятной.

Она уже бывала в Париже. Она не любила этот город. Париж казался ей слишком грязным и слишком шумным. На улицах было много людей, которые слишком много и слишком громко разговаривали друг с другом. В нём было много туристов, да и сами парижане не оправдывали надежд, сформированных книгами и фильмами. Никто из них не был похож на Алена Делона.

Именно поэтому Катя смирилась со своей несовместимостью с Парижем и старалась не поднимать эту тему в разговоре. Смирение далось ей нелегко. А разговоры продолжали возникать, как бы Катя их не избегала. Это объяснялось очень просто – Катя работала преподавательницей французского языка. В своё время она закончила филологический факультет. Сначала подрабатывала мелкими переводами, потом устроилась на курсы, где и учила французскому языку всех желающих. Удивительно, но больше половины её учеников стали таковыми именно из любви к Парижу. Сначала восхищение Лувром, Сакре-Кёр и уж тем более Эйфелевой башней вызывало лёгкое раздражение, а потом Катя привыкла и научилась деликатно улыбаться восторгам учеников.

Даня был как раз таким. Цитировал Хемингуэя, сыпал звучными названиями улиц и даже частенько перекусывал багетами. Катя познакомилась с ним именно там, на курсах. Он пришёл изучать французский язык с нуля и попал в группу к Кате. Она обратила на него внимание сразу, как только он вошёл в кабинет. Что и говорить, он выделялся на фоне остальной группы, состоящей в основном из женщин средне-неопределённого возраста, мечтающих познакомиться с французским миллионером, и пятнадцатилетних отличниц, которым было мало школьной программы и хотелось посвятить свой досуг всё той же учёбе. На первое занятие он опоздал и ввалился в класс, когда Катя говорила своё вступительное слово для начинающих изучать иностранный язык. Она хотела строго покоситься на нарушителя спокойствия, как поступают обычно все чересчур серьёзно настроенные молодые учительницы, но, столкнувшись с ним взглядом, не смогла выдавить из себя множество раз отрепетированную гримасу, и вместо этого улыбнулась в ответ на его улыбку. Её покорило то, что он смотрел на неё не как на учительницу и даже не как на симпатичную девушку. Даня посмотрел на неё так, будто никогда ничего подобного в жизни не видел, и этого оказалось достаточно для Кати. Во время занятия она неосознанно бросала на него взгляды, пока он не видел, и отмечала про себя все детали его внешнего вида, тоже неосознанно – его одежда, его причёска, даже его ручка. Нестерпимо захотелось увидеть и его обувь, так, для полноты картины, однако этому препятствовала равнодушная деревянная парта. Катя с трудом дождалась конца пары, чтобы Даня, наконец, встал со стула, и её обзору уже ничто не мешало бы. Ботинки как ботинки, коричневые, когда-то щегольские, сейчас уже потёртые, но, очевидно, всё ещё любимые. Почему-то именно они запомнились Кате лучше всего, и когда через несколько дней Даня снова входил в кабинет, на этот раз без опоздания, она первым делом бросила взгляд именно на его ботинки, чтобы убедиться – да, это именно он. Их поскрипывание по линолеуму она узнавала, когда он ещё шёл по коридору.

Из сумочки доносился зуд телефона, и от его вибрации лежавшая рядом связка ключей нетерпеливо дребезжала. Громко работал телевизор, по улице ездили машины. Квартира была наполнена шумом и звоном. Катя продолжала сидеть на кухне, она не хотела шевелиться. Ей хотелось быть обычным предметом мебели, спокойным и безучастным, как стол или диван, и сохранять гордую неподвижность. Но окружающий мир не оставлял ей такой возможности, своим водоворотом он хотел подхватить Катино тело, и унести её куда-то вдаль, беспорядочно швыряя из стороны в сторону, против её воли. Суета не желала оставлять девушку в покое, и Катя чувствовала себя загнанной в угол. Выход был один, через дверь, за ней была свобода, за ней была тишина. Не тишина даже, а ощущение собственной ненужности, которого Катя сейчас жаждала больше всего. Она не хотела ни с кем разговаривать. Она хотела молчать и слушать собственные мысли. Ей необходимо было очутиться в самом центре безразличного города, не требующего ничего и лишь провожающего её равнодушным взглядом окон. Всё это было там, за дверью, и Катя решительно встала и вышла наружу. Телефон она оставила на столе.