Сергей Ходосевич - Краски года времен. Сборник поэзии и прозы

Те же немцы на плотах, что к этому времени достигли середины реки вдруг притормозили, дожидаясь, когда первые еврейские плоты, поравняются с ними. Как только это произошло, довольные немцы сблизились с ним и перевернули своими баграми, хохоча и крича: Wer nicht schwimmen kann, kann nicht Leben. Wer wird das gest; rkte Wohlergehen aus der F; hrung Deutschlands retten.

С немецкого плота и обоих берегов раздались пулементные очереди. Среди тех, кто еще не успел спуститься на воду началась паника. Несколько десятков человек, бросив плоты ринулись в сторону леса. В сторону беглецов очень быстро танк развернул свою пушку и произвел выстрел. Люди падали, крася зеленую траву в красный цвет. Река давно уже была красной от крови, а перекрестный огонь с берегов не прекращался. Офицер, стоящий около танка дико хохотал, что то пританцовывая и изображая руками стрельбу из пулемёта.

Вось сволачы! Гады, гады! Рожы фашысцкія! – заорал Петро и выпустил из укрытия автоматную очередь.

Вообщем так, дурень! Давай мне свой автомат, буду отсекать вас огнем! Помоги тем, кто доберется до леса и уходите в отряд! – скомандовал Стефан, силой вырвал у парня оружие, почесал бороду и откатился траве от того метров на десять в сторону и сделал прицельный выстрел по немцу, что еще продолжал хохотать, как конь. Танк сдвинулся с места и медленно стал двигаться в сторону Стефана. Стефан сменил позицию и выпустил еще одну очередь. Паника на берегу продолжалась. Еще десятка два человек предприняли попытку бежать к тому месту, откуда руками подавал сигнал Петро. Один из пулеметов немцы развернули туда же и палили беспрерывно. Несколько автоматчиков бежали за танком и хаотично выпускали патроны, срубая ветви орешника, в которых укрылся Петро. Остальные немцы, что были без оружия, ломали еще не спущенные на воду плоты и этими ьревнами загоняли людей в воду, без всякого разбора: детей, женщин и стариков.

Не надо, дяденька! Не надо! Я воды боюсь! Я плавать не умею! – с мольбой в голосе голосила черноволосая девчушка лет семи. Раненый в шею, недавно хохотавший офицер, глотая воздух подлетел к ней и с криком: Юда! -вцепился в ее горло.

К этому моменту около пятнадцати человек добежали до Петра. Тот рукой указал им, что бежать надо в чащу к оврагу и вовремя успел пригнуться. Пуля только чиркнула по его голове и вонзилась в ствол дерева. Юный партизан схватился за голову, которая была рассечена и ручьем лилась кровь хотел было ринуться в сторону Стефана. Но тот увидел это и выпуская патроны один за одним заорал: Бяжы дурань!

Петро побежал и за ним еще с десяток спасшихся. Кто то на бегу отодрал кусок рукава от своей рубашки и перевезал ему голову. Автоматчики еще с час прочесывали лес, но далеко углубляться не собирались. Автоматная очередь Стефана стихла

Через пару часов умолкли и немецкие пулеметы на этом берегу. Выплывших и уцелевших после переправы евреев строили уже на другом берегу. Всех мужчин от пятнадцати до пятидесяти растреляли на месте, скинув их тела в реку. Женщинам, старикам и детям опять что то долго говорили о величии Германии и о том, что среди недостойных достойно жить смогут сильнейшие, которые будут хорошо работать…

Далее в еврейское гетто в Глубокое немногочисленный немецкий отряд повел тысячную толпу пешком.

Грузовики с того берега, куда привезли людей для переправы разъехались. Недалеко от орешника стоял пустой «Тигр» с пробитой гусеницей. А недалеко от него виселица в которой болталось, изрешеченное тело Стефана. Фашисты выкололи ему глаза и отрезали оба уха.

Свое «ку-Ку-ку» твердил лесной голубь, а малиновое солнце уже с другого берега на закате садилось в огненно-краснуюот крови Западную Двину.

В такое же красной траве зашевелилось подавая признаки жизни старческое тело. Подняв одну руку к небу, а другое положив на сердце, лежа на спине оно полушепотом пело на польском, со свойственным евреям акцентом.

А в партизанском отряде, что в двух верстах, принимали пополнение в двадцать восемь бойцов, который привел безусый мальчишка.

В то время еще не думали о Победе, но она жила в сердце каждого советского человека, с нарастанием ненависти к фашисткой заразе.

Гетто в Глубоком просуществовало до лета 1944, где безжалостно было уничтожено великое множество человеческих жизней

Малиновое солнце вставало над первозданным лесом, предавая белоснежному убранству богатств в виде искрящих в лучах драгоценных жемчугов. Дед Егор, лез по проселочной дороге по сугробам, что были ему выше колена. Тридцати градусный мороз мешал дыханию, градус внутри уже не грел, а ноги едва волочили.

Вон она его деревушка Тетерино, совсем рукой подать, всего то каких то триста метров. Но ему, изрядно погулявшему у свата в соседнем селе, еле волочивщего домой ноги, это расстояние казалось вечностью.

Покачиваясь в сугробе он стал нащупывать в своих карманах душегрейки сигареты и не мог понять куда их «окоянные» с пьяну засунул.

От досады хотел плюнуть, да не успел…

Прямо перед ним из оврага выпрыгнула лосиха, дыхнув ему в лицо горячим паром и помчалась прыжками в сторону его деревни.

И пока старик приходил в себя, огромный лось выскочил и с опушки леса и издав страшное мычание понесся прямо на бедолагу. Но в метре от него задев рогами сугроб, ударив его потом задним копытом прыжками исполина помчался за самкой.

«Вот это любовь!» -воскликнул замерзающий Егор и рухнул в снег лицом.

Сколько так пролежал старый бедокур ему было не ведано. Сон в котором супруга Евдокия Федоровна подчевала его горячими щами из печи прервал гул мотора трактора. Приподняв свое небритое лицо, к которому прилип снег он тут же ощутил чей то горячий поцелуй в щеку. Затем как ему показалось все лицо своим дыханием обжег сатана. Егор открыл наконец глаза и увидел над собой знакомую парочку лесных великанов, которая пыталась его согреть…

Трактор приближался все ближе и ближе. Подняв голову и поведя рогами мужская особь сделала прыжок в овраг и жалобно позвала подругу за собой.

В тот момент, когда фермер Василий усадил деревенского гуляку в кабину сладкая парочка была уже далеко. за соснами леса, что продолжал завораживать своим видом…

«Вот, Василий, кабы не они, то хана бы мне-завел разговор протрезвевший дед Егор: «Ведь за мной баечник в образе бабки моей приходил. И спать бы вечным сном в том сугробе. А они бессловесные твари грели меня дыханием звериным… Слышь, Васька и не говори, ведь зверье иногда нас людей человечней! Только вот мысли не умеют выразить! А любовь у них ты б видел какая! Молчи и ничего в защиту нас людей не говори!