Елена Ликанова - Я тебя никогда не покину

У меня от такой наглости даже язык отнялся. И ноги. Рот у меня от удивления и возмущения стал открываться, а двери автобуса с той же скоростью – закрываться. И он медленно так тронулся и поехал. Неизвестно куда. Потому что автобус этот был не наш, и вообще на нём никаких надписей не было. И номера даже. «Мошка! Мошка! – только и успела я крикнуть второпях, – запомни адрес – улица Дружбы, дом номер три, квартира восемнадцать, спроси кого-нибудь, в этом доме ещё народный суд находится, в нём когда-то моя бабушка работала, народным заседателем, она справедливая была, и её за это очень любили все и даже отпускать не хотели, когда она увольняться решила, но она не могла иначе, потому что тогда дедушка заболел, и она в больницу санитаркой устроилась, да так там и осталась, а прабабушка у меня на конфетной фабрике работала, ей зарплату конфетами выдавали, у меня и сейчас вся комната обёртками от конфет обклеена вместо обоев, сам увидишь, как красиво…»

Автобус к тому времени уже скрылся за поворотом…

«Звала меня, что ли?» – услышала я тут люськин голос из кустов. «Теперь уже поздно. Васька твой на автобусе укатил. В неизвестном направлении». «То-то я смотрю издали – кто-то вроде него в автобус влезает. С кулём каким-то под мышкой. Обокрал, что ль, кого?» «Вот именно, обокрал. Меня. Деда моего украл, чтоб использовать его в своих подлых целях». «В каких целях-то?» – спрашивает Люська. «Поиск третьей составляющей смысла жизни», – говорю. «Да ну, что ты… Чтоб мой Васька… Да он к Кольке в Химки поехал, у того мама в Крым укатила. На месяц. Вот он там и ошивается. Поговорить-то им не с кем, вот деда твоего и прихватил для компании. Да ты не волнуйся, мы завтра туда поедем и заберём его…».

Автобус был почти пустой – поздний вечер, всё-таки. Васька плюхнул Мошку на сиденье и сам опустился рядом. Напротив сидели два подростка неопределённого возраста. Но нынешнее состояние васькиной души требовало определённости во всём. «Мужики! Вам сколько лет?» – рявкнул он без предисловий. «Че-четырнадцать…», – ответили они хором, слегка обомлев. «Обоим?» – не понял Васька. «Да, – пояснил тот, который опомнился первым, – Мы учимся в одном классе». «Слышь, дед, – обратился растерянный Васька к Мошке, – Ты видал такое? Один бугай, другой ему в сыновья годится, и оба в одном классе учатся. Дела…» «Ничего особенного, – отозвался Мошка откуда-то из-под лавки, – Может, один из них по два года в каждом классе проучился, а то и больше – такие случаи на каждом шагу бывают». «Ничего я не учился по два года, – обиделся бугай, – Просто я спортом занимаюсь, а брат мой – нет». «Так вы ещё и братья? – продолжал удивляться Васька, – Двоюродные, что ли?» «Да нет, почему – двоюродные, родные». «И папа у вас один?» «И папа и мама у нас общие. Я же вам говорю – я качаюсь, наращиваю массу». «А мне некогда массу наращивать, я стихи пишу», – вставил тут, наконец, словечко второй подросток. «Стихи? – уважительно произнёс Васька, – Об чём?» «О жизни, естественно. Вот недавно закончил поэму под названием «Нет выхода». Заострил, так сказать, вечную тему. Хотите, прочту?» «Валяй, читай», – разрешил Васька великодушно.

Тут автобус качнулся, бумкнулся обо что-то железное, захрустел и остановился. «Остановка следующая!» – объявила невидимая тётя холодным тоном. «Вы выходите?» – поинтересовался Васька у подростков. «Нет, нам до конечной». «Мы тоже не выходим. Хозяйка! Заводи свою колесницу, поехали дальше!» «Читай свою поэму, – встряхнул Василий брата-интеллектуала, вцепившись ему в лацкан пиджачка, – Даёшь пищу для ума и сердца!»

«Нет выхода!» – объявил тот и, привстав в трясущемся автобусе, попытался лихим движением закинуть правую полу пиджака за левое плечо. Эксперимент не удался, но это нисколько не смутило автора.

«Нет выхода, выхода нет, – продекламировал он, —

Из двери метрополитена,

Прощайте родимые стены

И сытный горячий обед.

Нет выхода, выхода нет,

Земные создания тленны,

На берег Луары и Сены

Не выйдет уж больше поэт.

Нет выхода, выхода нет,

Душа моя – голая сцена,

Порывы её драгоценны,

Но снова не куплен билет.

Нет выхода, выхода нет

Из двери метрополитена,

Напрасно дымятся мартены,

Труда нам рисуя портрет…»

«А разве они дымятся? В них, м-м-м-м, насколько я знаю, огонь горит, а вот насчёт дыма…», – не выдержал тут скурпулёзный Мошка. «Нет дыма без огня, дедуля… Или огня без дыма… В общем, их нету друг без друга», – вступился сам за себя автор. «Огонь и дым отечества нам сладок и приятель», – поставил точку в этом философском споре Васька.

«Остановка следующая после следующей!», – объявила тётя уже совсем ледяным тоном. «Ой! Мы ж выходим! – толкнул Васька Мошку в плечо, – Спасибо вам, пацаны, за компанию! Особенно мне про душу там, у тебя в поэме, понравилось – душевный момент!» – провопил Васька разномастным подросткам и, сдёрнув Мошку со скамейки, выскочил вместе с ним в закрывающуюся дверь.

Там был город. Вдоль улицы стояли дома живописными стройными рядами. И каждый выделялся на фоне вечернего неба белым прямоугольником. «М-да-а-а-а, – многозначительно заметил Мошка, – Хотелось бы встретиться с отцом-основателем, так сказать, сесть, поговорить…». «Кто строил, что ли? Это невозможно, – ухмыльнулся Васька, – он на Канарах нынче отдыхает. Это такие острова, откуда канарейки к нам прилетают. Слыхал, может?».

Разудалой походкой Васька устремился к одному из белых прямоугольников (можно было подумать, что наугад, но, видимо, он каким-то образом умел опознавать среди множества домов нужный ему. «По расположению небесных светил», – подняв палец кверху, высказал вслух свою догадку Мошка. Васька этого, к счастью, не услышал, так как уже яростно вломился в подъезд и, пританцовывая, поднимался по лестнице, напевая что-то бодрое и оптимистичное.

Мошка семенил следом. Перед одной из одинаковых коричневых коленкоровых дверей Васька резко затормозил, так что Мошка воткнулся носом в его широкую спину. Ударом ноги открыв дверь, Васька всыпался в маленькую прихожую, плавно переходящую в кухню. «Садись», – кивнул он головой в сторону единственной целой табуретки, и Мошке ничего не оставалось, как выполнить это указание. «Я сейчас», – буркнул Васька и исчез в коридоре. Послышался какой-то скрип, похоже, Василий начал доскональное обследование холодильника. Мошка устало моргнул своими маленькими глазками и, чтобы не заснуть, стал энергично оглядываться по сторонам, вертясь на табуретке, как на своём любимом пеньке. Кухня была самая обычная – стол, плита, кран с водой, несколько горшков с цветами на подоконнике.

«Что же нам делать, Гимнокалициум Маркович?» – услышал вдруг лесовичок тихий шелест со стороны окна. «Я же просил Вас, Гортензия Львовна, не стоять так близко к краю, это очень опасно. Почему в этом доме никто ко мне не прислушивается? Мы и так очень рискуем, находясь здесь». «Да, это верно. Смотрите, Васька ещё одного привёл! Небось, уже приняли на грудь, сейчас догоняться станут, пока Колька шляется неизвестно где». «Васька этот в прошлый раз до того допился, что Розочкиной чисто вымытой головкой занюхивал», – всхлипнул ещё кто-то в самом углу подоконника. «Скажите спасибо, что не закусил, Маргариточка Юрьевна. Вот мне хорошо, я всесторонне колючий, меня попробуй тронь! Занимаюсь самосовершенствованием – голодание, тренировки на выносливость. Давно вам говорю – вооружайтесь душой и телом, обеспечивайте себе тылы. Но ко мне здесь никто не прислушивается. Даже упражнений на равновесие, обычной зарядки никто не делает. Не говоря уже о закаливании. А ведь мы на самом сквозняке стоим, окон здесь не закрывают. Гортензия Львовна, голубушка, ну хоть не о себе, так о Розочке подумайте, какое у неё будущее? Прозябать здесь на холодном ветру? Ей ведь уход нужен, тепло». «Да, всё верно, но ведь и тепличным растением её воспитывать не хочется, пусть узнает жизнь со всеми её тяготами и проблемами». «И это говорит родная тётушка!» «Тс-с-с-с, сюда идут!»