Константин Зарубин - Не люби меня осторожно. Рассказы и повести. 1999-2007

– Что ты сейчас делаешь?

– Сейчас готовится к изданию полное собрание его писем. Мы сверяем шестнадцатый том.

– А всего их?

– По-моему, восемнадцать. Причём мы же работаем только в одну сторону, то есть только собственно тургеневские письма. Он очень любил писать письма, он всем писал. Всем, кого знал. Сегодня я смотрела позднюю переписку с Анненковым.

– О чём пишет?

– О, ты знаешь, обо всём, абсолютно обо всём на свете. О России, о Европе, о литературе, о погоде, о еврейском вопросе, о королях и капусте. Обо всём.

– Прости за нескромный вопрос… Служенье прекрасному должно, конечно, быть бескорыстным. И всё-таки. За это платят деньги?

Таня смеётся. Я смеюсь. Потом я отхожу к вешалке, вытаскиваю из кармана своей куртки книжку в фиолетовой обложке и возвращаюсь к столику. Три недели назад я сказал Тане, что нарушил наши совместные авторские права на наше совместное прошлое. Я сказал, что самовольно написал рассказ об этом прошлом, и она была польщена, и не поленилась залезть в интернет, но не для того ж я, в самом деле, писал рассказ о Тане, чтобы Таня читала его в интернете, какая тоска и дурной тон и вредно для глаз. Я писал, чтобы была одноимённая книга, которую можно вытащить из кармана куртки и как бы случайно положить на столик названием вниз, чтобы она перевернула её сама, и чтобы там были другие рассказы, и тот самый рассказ возвышался бы над ними, как Джомолунгма над уровнем Мёртвого моря. Три недели назад, преодолевая расстояние от места нашей встречи до дома, я понял, что быть знаменитым не только некрасиво и поднимает ввысь, это ещё, и прежде всего, твой тот самый рассказ в одноимённой книге, формат 84 х 108/32 гарнитура Гельветика печать офсетная усл. печ. л. 15,6, сказочный запах свежей краски и бумаги и место для высокопарного посвящения, которым ты не воспользуешься, ибо всё ясно без слов.

Я, как это ни странно, не стал знаменитым за три недели, я малодушно пошёл путём наименьшего сопротивления, уговорив одного приятеля сверстать, другого – сделать обложку, типографию – напечатать и переплести, а себя – заплатить за это.

Улыбаясь, она убирает книгу в пакет с тургеневщиной, и сегодня вечером мне совершенно искренне наплевать, сделаю ли я себе имя. Я успешно употребил по назначению всю свою писанину, мишн экамплишт, вершина творческой биографии, все пути ведут вниз, занавес. Теперь я сосредоточусь на своей настоящей жизни, изображу на лице благородную борьбу с желанием сказать глупость и скажу:

– Извини, я… Я сейчас скажу большую глупость, но я…

– Давай считать, что вступление закончено.

Я киваю.

– Если бы ты не была замужем, я бы сделал тебе предложение.

Она улыбается и через несколько секунд даёт правильный ответ:

– Я тебе не верю.

Я сказал правду, но это не та правда, которой стоит верить.

Ещё бывает правда, которой бесполезно верить:

– Я так хотела тебе нравиться, особенно раньше, я так хотела, чтобы ты заметил, какая я вся красивая, умная, талантливая.

– Я заметил. На втором курсе. Но мы были в одной группе.

– Но мы были в одной группе.

Ещё бывает правда, которая не соответствует действительности:

– Ты совсем меня не знаешь. Ты не знаешь, какая я плохая. Я такая… обыкновенная. Я люблю одеяла в цветочек. И чайные сервизы. Тебе не нужна такая я. Поэтому я боялась тебя. Я боялась, если у нас что-нибудь получится, это будет совсем недолго, а потом ты уйдёшь и бросишь меня, как… Как цветок, прости за пошлость.

– Тебя можно бросить?.. – непроизвольно вырывается у меня.

Да, и ещё есть жизнь, которую кто-то путает с литературой. В которой девушка может сказать «но это полотно нам с тобой не суждено создать». В которой я не очень верю в то, что я чувствую, потому что не понимаю, где эта жизнь кончается и где начинается тургеневская «Ася», мертворожденная любовь ради засохших цветков гераниума и сентиментального старческого брюзжания.

Преодолевая расстояние от места нашей второй встречи до дома, я не могу заставить себя грустить. Грусть о потерянной женщине – слишком аристократическое чувство, пир во время чумы, декоративная вершина пирамиды, сложенной из молодости, здоровья, денег и определённого места жительства. Я могу позволить себе страдать от любви, но я слишком хорошо знаю, благодаря чему я могу это себе позволить, и никакие страдания мне не удаются. Я чувствую опустошённость, я прихожу домой, я беру из коробки книжку в фиолетовой обложке и вижу ясней, чем обычно: на дне каждого рассказа о любви покоится тургеневская «Ася», глянцевая тоска от секса с кем-то не тем и от некупленных одеял в цветочек. Я в курсе, что отныне и надолго Тургенев мне как родной, что я, скорее всего, завтра же куплю его биографию, а летом поеду в Спасское-Лутовиново и, если хватит денег, – в Париж. Но при этом я хотел бы жить, включая секс с кем надо и эти навязшие в зубах одеяла. Я вовсе не хочу больше писать «Асю».

Таня, я больше не хочу писать «Асю».

У меня нет и никогда не было благородной цели. В жизни. Я живу, чтобы было хорошо. Мне и в непосредственной близости. Напиваюсь, когда не получается. Но обычно получается. У вас не получается? У меня получается. До сих пор. С тех самых пор.

Когда я понял, что жизнь прекрасна, мне было тридцать лет. До тридцати лет «жизнь прекрасна» стояло в одном ряду с «врать нехорошо», «алкоголь вреден», «начинай утро с зарядки» и «делай влажную уборку как минимум раз в неделю». Ещё одна истина, которая не имеет к тебе никакого отношения. То есть ты, в принципе, со всем согласен. Только изо дня в день врёшь, пьёшь, никогда не делаешь зарядку, убираешь квартиру раз в год. А жизнь представляется вязким отстоем с просветами.

Пункт с квартирой, впрочем, на меня не распространялся. У меня была Оля, жена. Раз в неделю я подметал, а затем она мыла. В квартире стояла свежесть. Славка, ребёнок, рос в здоровой обстановке. А я был менеджером. Более того, я отвечал за весь Северо-Западный регион. Я летал в командировки и даже в Москву. В Москве были самые большие начальники и периодически открывалась вакансия. Я мечтал о ней. Полуофициальные встречи с важными клиентами из провинций я проводил в ресторане Mama Roma. С важными клиентами из СПб я придерживался официальной линии. Жал руку крепко, но сухо. Смеялся тоже сухо, в основном глазами. На пятой минуте слегка ослаблял узел галстука. Профессионально, но коротко вдавался в избранные детали. Оля была программистом. Работала, как правило, дома. Она была симпатичной маленькой женщиной. Славка был симпатичным маленьким занудой. Яблоко от обеих яблонь. Сейчас он на втором курсе. Будущий юрист. Я вижу его три-четыре раза в год.