Вага Вельская - Хроника Лёлькиных аллюзий

Скорость полёта затихала. Замедлился ритм сменяемости кадров. Что-то недосказанное, невыраженное повисло в воздухе. А главное, главное-то где? А что главное?! Ощущение прикосновения знакомого, родного и тёплого коснулось щеки. Это была мамина ладонь! От счастья стали наворачиваться блаженные слёзы…

– Вы меня слышите? Просыпайтесь! Просыпайтесь! Всё хорошо, – говорил откуда-то сверху приятный сдержанный мужской голос.

Лёля открыла глаза и почувствовала лёгкое ритмичное постукивание чужой руки на своей щеке, по которой струйкой скатывалась щекочущая слезинка.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – неустанно лепетала Лёля всем, кого видела в операционной, с благодарностью поглядывая на умные приборы, которые её уже не пугали.

придя в себя и выйдя из операционной, она увидела сына, активно жующего жвачку, сидящего с непроницаемым лицом в стороне на диване, отрешённо поглядывающего на её шаткую походку в пустынном больничном коридоре. Не спросив ни о чём, он направился к лифту, предполагая её присутствие позади себя. Такси, на котором он приехал, ритмично отсчитывало счётчиком сумму за работающий в простое мотор в течение часа. Они сели в машину и тронулись к её дому. Кабина быстро заполнилась ненавистным запахом многодневного перегара и новыми Лёлькиными мыслями после фантасмагорического полёта, промелькнувших перед глазами сцен прожитой жизни.

Лёля была потрясена собственным открытием – большая часть отмеренного ей времени была потрачена впустую. Всю её жизнь в одно мгновение некая неведомая и всемогущая сила просеяла через огромное космическое сито. Всё, на что уходили многие годы, просеивалось мелким мусором, требухой, пылью в тёмное бездонное безответное пространство, оставляя лишь крохотные драгоценные кристаллы того, что можно было бы отнести к настоящему в её жизни. И этим бесценным настоящим стали – ладонь матери, взгляд отца, боль за сына, жалость к внучке и её запутанная семейная жизнь, полная борьбы и яростного противостояния драматическим поворотам судьбы, с гнетущими сомнениями и неукротимой надеждой. Только теплящаяся с детства тяга к творчеству скрашивала её скачкообразное бытие кратковременными вдохновенными путешествиями в придуманный мир её поэтических образов, прозаических зарисовок, драматургических историй, написанных для своих, таких же замотанных соплеменниц, из последних сил не сдающихся ненавистному городскому быту, надвигающейся старости и тягостным житейским невзгодам.

Если бы кто-нибудь спросил у Лёли, а была ли она счастлива и сколько раз, то, скорее всего, этот вопрос поставил бы её в тупик. Вроде всё, как у людей, – родители, дом, детство, школа, учёба, замужество, сын, внучка, а назвать себя счастливой язык не поворачивался. Да и вспомнить сразу что-то особенно яркое, оставившее неизгладимый след в душе, кардинально изменившей жизнь, потрясшей её, она не могла. Пережитые события жизни были перемешаны светлыми и тёмными оттенками всех существующих в природе красок, а поэтому радость, видимо, подавлялась грустью, печаль разбавлялась надеждой, горе затихало от тепла, любовь приглушалась бытом, быт озарялся удачными поворотами судьбы, а судьба становилась родной и приемлемой благодаря мудрости, взрослеющей день ото дня.

была слеплена Лёлька, догадаться было не трудно даже и ей самой. От матери, выросшей на Дальнем Востоке в многодетной семье каменщика в любви и тепле, она получила всё то, что, по мнению людей прагматичных, только мешает правильной жизненной установке. Лёля – наивная доверчивая фантазёрка, готовая открыться первому встречному, считающая за счастье протянуть руку помощи каждому, уверенная в преображении любого человека, если приложить к этому усилие, терпение и любовь.

Истоки этих качеств шли из глубины материнской родословной, хранящей многочисленные легенды, передаваемые родными из поколения в поколение, где каждый персонаж обрастал своей таинственной судьбой, сливавшейся со своей эпохой во всех её непредсказуемых поворотах. Главное – это несгибаемая вера в новую лучшую жизнь, для которой надо потрудиться, и, не пасуя, идти вперёд.

Для того, чтобы понять себя, свою духовную суть, надо соприкоснуться хотя бы с сотой частью того, из чего состоишь, из переданных биологических, физических, генетических незримых молекул и атомов прародителей, проживших свои короткие или длинные жизни, давших тебе эту жизнь, перестрадавших и переживших то, что уже не должно коснуться твоей судьбы, перенёсших земные человеческие страдания, которые трансформировались в тебе спасительной интуицией, защитным страхом и безошибочным чувством своей истины, как бы глубоко она ни была зарыта от глаз, сердца и сознания.

Нереализованные мечты предков переросли в буйное воображение, наивную чистоту помыслов и поэтическое восприятие действительности последующих поколений, что вполне соответствовало природному нраву прародителей по материнской линии, начиная от Лёлиного прадеда Филиппа, сироты, родившегося в латвийской деревне Щедряты, воспитанного тёткой. Прадед Филипп был хорош собой и примечателен в округе. Решительный, властный и прямолинейный, он обладал неуёмным нравом и волевым характером. Считался бобылём – так называли безземельных крестьян. Владел строительным ремеслом, был мостовщиком и каменщиком. Юношей много ездил с артелями строить города, подряжался в строительстве Риги, Варшавы, Петербурга. Когда приезжали за рекрутами, от армии его прятали в дровах. Всё лето трудился на сезонных строительных работах, а на зиму приезжал в деревню, где у него была небольшая хатка, самовар, гармонь да лаковые сапоги. На зиму покупал лошадь и всю зиму охотился. Хорошо знал и любил природу. Умел заговаривать испуг, болезни, змей.

На одну из маслениц Филипп украл из-под венца сироту Пелагею, просватанную за вдовца с коровой, лошадью и домом, без особого сопротивления с её стороны, влюблённую по уши в отчаянного Филиппа. Они прожили счастливую совместную жизнь дружно, нажив семерых детей: четырёх дочек и трёх сыновей. После чего Пелагея занемогла и внезапно скончалась в 45 лет от женских недомоганий. Прадедушка Филипп, помня своё сиротское детство, наотрез отказался жениться, сказав: «Чтобы какая-то кавлинка измывалась над моими детьми – никогда!» И посвятил свою жизнь детям, которых держал в строгости и послушании, презирая людей нерешительных и забитых. Внучки на всю жизнь запомнили его слова: «Что ты ходишь и спишь в шапку на ходу», «Молчи – чертовщина!», «Человеку в глаза гляди, тогда не соврёшь!».

Семья жила в деревне, а Филипп с сыновьями уезжал каждую весну на заработки. Брали работу по постройке домов или мостили улицы в Петербурге и Варшаве. На заработанные деньги покупали хлеб и одежду. Дочки, подрастая, нанимались к помещику на работу: косить, жать хлеб; получали 10—15 копеек в день. За неделю работы, от зари до зари, можно было купить ситца на платье. Зиму мужчины проводили дома, ходили на охоту, били зайцев. Сыновья учились грамоте дома, где за еду и крышу над головой грамотный человек обучал их чтению и арифметике. Дочкам Филипп запрещал учиться: «Зачем вам грамота? Женихам письма писать. Ни к чему. Пусть мальчики учатся, им в солдатах служить». Девочки вели себя строго. Парни не курили. Танцевали зимой на мясоеде – Рождестве, а в пост не разрешалось – «Беса тешить – грех!». На праздничных ярмарках Филипп покупал своим дочерям шубки, ротонды, платки шерстяные, ботинки с галошами и всё, что надо было для жизни и девичьих радостей.