Роман Чикин - Инспектор. Городской роман

Графин опустел уже наполовину. Закуска остыла, я ставлю кугялис на плиту, чтобы разогреть. Жрать во втором часу ночи – занятие, конечно, сомнительной пользы для организма, но жить вообще, знаете ли, вредно, так что…

– Так что давай еще по половиночке, Макс!

Борода опять мотается из стороны в сторону, хрустят огурцы, и Тарасов продолжает.

– Потом, когда уже все отсняли, я у отца Дэна спрашиваю, мол, простите, может Вы не в курсе, но вдруг знаете – где у вас тут заведения есть нормальные, чтобы и поесть, и попить прилично? А он в ответ: «Да не парься, у меня брат на трассе, на выезде из города, толковый кабак для байкеров держит, я там тоже у него пару раз в неделю тусуюсь, так что угощение для тебя бесплатно». Я на него вылупился, а он так мечтательно глаза закатил и продолжает: «Эх, в молодости, помню, тоже нехило борогозили, и на байках, и по-всякому… Ну а сейчас не то уже, конечно».

– Ну, и чего?

– Чего! Приехали мы в этот кабак, а там реально байкеры, бородатые, в коже, только они модернизированные все, типа православные. Флаги с крестами, кресты на косухах, а у одного на спине вообще череп с костями и написано: «Православие или смерть». Пиздец, короче. Костя с Антоном, оператор и звукач, туда идти вообще наотрез отказались, говорят, мы лучше беляшей на трассе пожрем, ну а мне пришлось, без вариантов было. Отец Дэн довольный, обнимается со всеми, целуется, я тоже вежливо бородой трясу. Выпил пива быстро, чет сожрал – и свалил поскорее.

Тарасов шумно вздыхает и горестно качает головой с невеселой усмешкой:

– Отец Дэн, бля…

За окном – город. Серый, грязный, невзрачный от завалившего все улицы и дворы снега. Сугробы зассаны многочисленными таксами и чихуа-хуа, у метро торгуют горячими чебуреками и уцененными журналами. День и ночь напролет по дорогам мчатся или безнадежно стоят в пробках разномастные машины. Куда, зачем? Электрички вываливают на станциях толпы подмосковных пассажиров, сияют рубиновые звезды Кремля, и на маленьких кухнях спорят о политике, пьют и о чем-то мечтают. О чем мечтаю я? Мечтаю ли я?

За окном – город. Город, в котором я вырос, город моего детства. Кучи тополиного пуха во дворе, скрипучие качели и «паутинка», вечно ремонтирующие свои раздолбанные «Жигули» соседские мужики, потерянная в школе сменка, свист стрижей летним вечером и развесистая береза напротив окна… Где этот город? Теперь вокруг меня боль, горе, безразличие, тупость и уныние, граничащее с помешательством. Кто сможет хоть что-то изменить? Где найти такого гения? Кто им станет? Тарасов? Надька из ОВД? Сан Саныч? А может, отец Дэн?

В окне – город. Задремавший, нахохлившийся, будто воробей морозным вечером на загаженном голубями подоконнике. Огромный, необъятный и непонятный, манящий и отторгающий, полный человеческих радостей, горя, слез, смеха, похоти, глупости и суеты. Это – мой город. Я – его душа.

Я пьян, и пьян Тарасов. Мы уже спим – я так же на диване, он на надувном матрасе. Перед глазами несутся кони, полуголая баба бесстыдно виляет бедрами, чья-то волосатая смуглая рука грубо хватает ее за рыхлую задницу, и в этот момент Иосиф Кобзон срывает с головы курчавый парик и обильно в него блюет. А потом кони превращаются в гривастых православных байкеров, отец Дэн вращает дымящееся кадило наподобие пращи, а гражданин Пупкин сидит на маленькой кухне и безудержно плачет, потому что сегодня суд постановил лишить его родительских прав в отношении единственного сына.

А за окном – город.

Завтра – очередное заседание комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав. Завтра мы примем на себя ударную волну презрения, неблагополучия и агрессии, а чтобы процесс этот был обставлен всеми необходимыми церемониями, я сижу и готовлю материалы к заседанию. За две недели, прошедшие с прошлого заседания, нам поступило совсем немного материалов, но зато все они так и сияют разнообразием статей. Вот отказной материал по части первой статьи сто шестьдесят семь УК РФ: девчонка в школе фотографировала пацана, а тот психанул и расхерачил об стену ее айфон пять-эс. Родители девчонки написали заяву в полицию. Вот информация по шесть-двадцать четыре: девчонка курила возле подъезда своего дома. И хотя, по большому счету, состава административки в этом нет, так и протокола нет. Но девчонку в ОВД все же доставили. Рассматривать придется. А вот намозоливший уже глаза пять-тридцать пять. Что там опять, кто там? Так… шестнадцатого… во столько-то… находясь по адресу… не исполнял. Ага. В отношении своих несовершеннолетних… ага. Так. Ага. Понятно. Все как всегда. Только персонажи новые.

Раскладываю протоколы с объяснениями по отдельным файлам, быстро стучу по клавишам, печатая повестку заседания. Приглашение членам комиссии разослано уже вчера, повестки я разнес в пятницу на прошлой неделе. Все не так уж и плохо! Я метаю взгляд в висящий за моей спиной календарь, для чего приходиться не без риска грохнуться на пол развернуться в кресле на сто восемьдесят градусов, и вижу пометку рядом с сегодняшним числом: «Светоч». Твою ж дивизию! А я, было, совсем запамятовал. На сегодня я договорился с ними сверить личные дела наших подучетников, поэтому уже прямо сейчас надо собираться. Благо, идти совсем недолго – пять минут, а я все-таки не люблю опаздывать куда бы то ни было. Маринка печатает прекращенки, я напоминаю ей про сверку, и она машет рукой: отстань, не мешай, иди, только запишись. Что я и делаю.

Центр социальной помощи семье и детям «Светоч» – учреждение, подведомственное Департаменту труда и социальной защиты, работает на восемь районов, однако головной полноценный центр обслуживает только один район. В остальных работают лишь его филиалы, которые, имея в штате в пять раз меньше сотрудников, должны, тем не менее, выполнять все те же функции, что и головной. Это – результат очередной оптимизации, проведенной, как и положено, исключительно в целях повышения качества предоставляемых услуг населению. И в этом никто даже не думает сомневаться.

Когда-то, когда наш районный филиал «Светоча» был просто детским отделением Центра социального обслуживания, я работал в нем специалистом по социальной работе и вел те же самые неблагополучный семьи. От прежнего нашего достаточно неплохого коллектива в центре теперь работают только трое: заведующей стала Танька Григораш, выпускниками детских домов занимается Ирина Анварова, а юрист – по-прежнему Максим Михалыч. Психолог Светлана Санна не выдержала и ушла на полставки, но и это, видимо, уже ненадолго. По телефону Григораш сказала, что у них новая девчонка – как раз по неблагополучным. Что ж, полюбопытствуем.

В центре ничего не изменилось. Те же снующие с тележками на колесиках соцработники, те же шамкающие, плохо пахнущие бабки, которым вежливо кричат почти в ухо: «Марья Петровна, пенсию Вы не у нас будете получать, а в Сбербанке или на почте!!», те же обшарпанные стены – все то же, что и два года назад. Барабаню пальцами в знакомую дверь, за которой сам просидел не один год, вхожу. Тут же, прямо с порога, меня встречают огромные, влажные глаза, выглядывающие из-за монитора, в глубине которых, я явственно это чувствую, скрывается бездна Великого Му. И, по всей видимости, это и есть новый сотрудник «Светоча».