Владимир Шмелев - Сиреневый бульвар. Московский роман

Вот она, проклятая Германия, ходил я по Берлину, стреляли отовсюду, из пустых окон, подворотен, из углов. Я понял одно: война ненасытная смертью. Цеплялся за веру, как за подол материнский в детстве, чтобы не упасть и не пропасть. Девятого мая немцы стали сдаваться, над рейхстагом наши знамена. Нас двинули на Прагу. Было еще много потерь и смертей молодых ребят.

А что сейчас, эти америкашки санкциями говорят, бесполезно. Трудности нас только мобилизуют. С Украиной у нас одна судьба, мы лишь по недоразумению разминулись. Переустройство души человеческой идет невидимо, но нет силы разъединить одну кровь. Сердце, обожжённое болью, ноет оно во мне, сплю и вижу Украину. Ох, и глубокий ров роют между русскими и украинцами недруги, но как говорит пословица: «не рой яму, сам в нее попадешь».

Когда умру, душа крохотной птицей невесомой и прозрачной, как легкая дымка, как еле различимое облако устремится в то место, где родился. На хутор, о котором только я и ведаю. Прощаясь с Родиной, окину взглядом памяти, где будет все, люлька с колы белью, что качала мать ногой, привязанной бечёвкой, ухитряясь при этом еще и прясть. Ее сладкий напев забытой песни, такой тихой и такой тонкой, словно сон. Убаюканный, я видел такие неведомые сны, в которых тепло, светло и все так близко и дорого. Когда душа ребенка с небесной чистотой, еще невесомая между небом и землей не ведает, что ей грядет. Время терзало эту душу, и она обугленная возвращается, как небесный дар к дарителю. К нелицеприятному судье. Боже, взмолюсь я, не прощения взыскаю со слезами, даруй мир Украине».

Анатолий Сергеевич, простой и великий. За свою жизнь выслушал много подобных рассказов ветеранов о подбитых танках. В моей памяти стоят эти исполины гарантами будущего России. Они не дадут нам сбиться с пути, их подвиг – наш компас.

Спустя годы Анна Николаевна смягчилась, тем более вопрос о деньгах был снят. Удивительное дело, но мои публицистические книги очерков о бывших советских партийных и государственных деятелях, выдержали несколько изданий с приличным тиражом. Журнал тоже ожил, атмосфера в стране после смерти первого президента изменилась к лучшему. Меньше стала криминала, а одиозные деятели переселились в Лондон, в свои поместья и дворцы.

Как ни странно, но на фоне относительного благополучия наша Анна Николаевна вся, как говорят, из себя, с подкрашенной сединой, с перманентом, так тщательно следившая за своими руками, не забывающая выщипать и подкрасить брови, улыбающаяся куда чаще, чем прежде. Радующаяся тому, что внучка Лизонька родилась здоровой и красивой. Сама же поддалась недугу и начала чахнуть на глазах.

Вначале у нее была просто слабость и кружилась голова, потом стремительное ухудшение. Я заметил, как невзначай посерело ее лицо, руки стали, словно тончайший фарфор, и вся она вмиг стала таять, казалась невесомой, хрупкой, что вызывало опасение. Так и ждешь, не ровен час расколется, рассыплется. Рак скрутил ее за несколько дней, непроходимость желудка, через месяц ее не стало. Свою внутреннюю тревогу Анна Николаевна пыталась скрыть внешней раскрепощенностью. Но, присмотревшись внимательно, можно было заметить с какой натугой, нарочитостью звучала каждая ее фраза, это сразу рож дало тревогу и подозрительность. Даже за столом, в компании друзей и родственников, где хороводила, всех подначивая, заводила, казалось, была самой веселой и неугомонной, простой, своей в доску. Видно было, что у этого человека какое-то внутреннее напряжение, что не свободна в своем внутреннем мире, кто-то или что-то мешает ей быть самой собой, вести себя как ей хочется. То ли внутренняя боль, переживание за дочь, то ли старость с болячками. Потом выяснилось, как тяжело была она больна.

– Аннушка! Анюта! – кричали ей за столом, будь-то день рождения или поминки. Говори ты, у тебя получается складно и умно, никого не обидишь, ничего не забудешь.

Сестры звали ее артисткой, смехом, и при этом так дорожили ее дружбой и вниманием. Уважали безмерно: Аня с образованием, преподает в университете, книги пишет, пристроила учиться наших детей. Ей позвони в любое время, она в ту же минуту, как скорая помощь, рядом.

Для жены смерть матери была потерей невыносимой. Вера слегла, истерзанная слезами и бессонными ночами. Все это сказалось сердечной недостаточностью. Хорошо, что в ее классе была родительница, известный кардиолог, которая поставила на ноги. И кстати, Петр всегда был рядом.

Я ему очень благодарен за это.

С Анной Николаевной у него были особенные отношения, он умел с ней ладить. Вообще, у него к женщинам был особенный подход. Везунчик. Краем уха улавливал из своего кабинета отрывки их бесед.

Любила Анна Николаевна поиграть, как она выражалась, в дамки, особенно когда являлся Петр Владимирович. Он себя долго не заставлял ждать, ему разрешено без звонка и приглашения. Всегда встречала его на пороге:

– Здравствуй, Петенька. Дай я тебя поцелую. Какой у тебя дорогой парфюм, не иначе как от Армани. Ну, что ты на этот раз Лизоньке привез? Опять платье или шляпку?

А когда они проходили в гостиную, по ритуалу следовал один и тот же вопрос.

– Ты, милый друг, злодей или любовник?

При этом она так ехидно и саркастически прищуривалась и хихикала, что Петя терялся и менялся в лице, то изображая недоумение или недоумка, то метущегося в догадках и стоящего на распутье, или не совсем трезвого человека.

– Признавайся, я все прощу! После этих слов произнесенных уже не на полном серьезе, а с явной иронией, становилось ясно, что это всего лишь, как всегда, игра.

– Только не надо другом прикидываться. Кого больше любишь Лизоньку или Веру? Мне интересны интриганы!

– Конечно вас, – подыгрывал Петр Владимирович – Вы у нас фигура беспроигрышная.

– Шутка или издёвка, или то и другое сразу? Хозяйке польстил. Мне приятно, не скрою. Ты вот монархист и ратуешь за былую Русь. Все равно, ты мне симпатичен. Только давай сегодня про наркоманов не будем митинги проводить. Я в прошлый вечер так испереживалась, спать не могла, а чем я, старуха, могу им помочь, как и бездомным и беспризорным. Вселенское зло в душах человеческих и ничего с этим не поделаешь. Давай в подкидного сыграем, пока Вера накрывает на стол. Про Володю не интересуйся, он «великих» на бумаге марает словом. Ты шаржи ему рисуешь на тех, на кого мы молились. В гражданскую, рьяные, неимущие иконы рубили топором по всем святым. Теперь по коммунистическим идолам карикатурой, это гуманней. Прогресс все-таки есть. Гуманизм зашкаливает, убивай, наказание, всего лишь, пожизненно и то не всегда. Как и прежде, закон, что дышло. Сколько заплатил, так и вышло.