Владимир Калинин - Разбуди меня, дробь барабанная. Часть первая

Я ехал лесом, дорожка петляла и петляла, по сути это была широкая тропа, для проезда одной подводы, Карюха бежала трусцой, но легко и проворно, поскольку телега была загружена только для вида, несколько балыков, копчёный кабаний окорок и пуд соли. Митька, лёжа на подводе, выглядывал из под рогожи, коей была она укрыта, и молча смотрел по сторонам. Я тоже был в плаще, потому как накрапывал мелкий дождь. – Ну что Митрий приуныл? Скучно? Может, домой повернём? – Ни как не можно, дядя Микола? Я усмехнулся, целью нашей поездки была разведка, и мы, волей-неволей, думали, как нас встретит Рогожное! С той первой нашей незабвенной рыбалки минуло три недели, за это время мы сделали всё, что планировал Ерофей, вся скотина справит к зиме новоселье, выкопали и обустроили ледник, осталось лишь наполнить зимой его льдом. И ещё мы срубили баньку, которой все были несказанно рады. И случилось ещё одно событие, которое взволновало и обрадовало нас, как великий праздник. Нашлись односельчане Ерофея из сгоревшей деревни. Как то поздним вечером, уже укладывались спать, яростно залаял Буркан, приступом кидаясь на ворота, все мы заняли места у бойниц. Буркан лаял не так, как обычно лает на зверя, – кого чёрт принёс, – прокричал Ерофей? Буркан умолк и завилял хвостом, из-за частокола послышался старческий голос, – уж не ты ли это, Ерофеюшка? – Я…!? – Пусти заплутавших охотников на ночлег!? Мы Сергий Бастрык и Ванюха Жилов! Ерофей кинулся отпирать калитку. Груня уже разожгла самовар и накрывала на стол, гости наши от усталости валились с ног, мы усадили их на лавку, Груня поднесла им квасу, они жадно пили. Старик Сергий был в прошлом тоже казак, в деревне жил через два дома от Ерофея, он был худ и ростом под два метра, а в ухе у него блестела бронзовая серёжка, напившись, он благодарил Груню. – Спаси тя, Христос, Агриппинушка, не дала нам от жажды помереть! Иван был коренастый, молодой парень, его уже клонило в сон, он сидел, прислонившись к стене. Ерофей, видя их состояние, не стал ни о чём расспрашивать, – ну, давайте ближе к столу, перекусим, чем бог послал, а утре поговорим!

И утром они поведали, что с ними было в тот страшный день, татарского налёта, Иван тогда только женился, медовый месяц был у них с Натальей, отец приехал домой с заимки по делам, а мать осталась там, травницей была Дарья Жилова, ей нужно было разобрать высушить собранные травки и корешки. Так вот отец отпустил их с Натальей к матери, тем самым спас их, а сам погиб в бою с басурманами. Старик Сергий встретил ворогов в одном строю со своими тремя сыновьями и рубился до последнего, пока его старуха, дочь и сноха с двумя ребятишками бежали в лес. Но добежали не все, дочку поймали арканом и увезли, жену-старуху убили из лука. Тяжело ранен был младший сын, зарубили, насмерть, старшего сына, вдова-невестка была на заимке с детьми. Ещё уцелели Фома Носов и Глеб Ракитин, семьи свои спасти не смогли, но, и в плен не дались, на конях были. – Вот, мы впятером всех и схоронили, в общей могиле, и ещё подобрали пятерых раненых, Фёдора Росляка, Ивана Молчуна, Терентия Буйнова, Тита Зимина, Егора Криворукова. Всех доставили на заимку, где их Дарья Жилова с бабами выхаживает, Иван и Тит померли от ран, а остальные уже начинают вставать, потихоньку. – А, как вы здесь- то оказались? Спросил Ерофей, уводя разговор от горестных воспоминаний. – Позавчера, пошли мы с Ваньшей на охоту, ранили сохатого и вот, заплутали, идя по следу! – Так вы без собаки, что ли? – Да был с нами Шарик, всё лаял, бежал за зверем, а вчера его, с полудня, слышать перестали, то ли угнал далеко, то ли домой убежал, молодой пёс, дурной ещё! И вышли мы, вечор, на незнакомую тропу, там за рекой, реку, держась за бревно, переплывали, а тут и крепость твоя! Молодец, Ерофеюшка, и семью спас, и дом построил, а нельзя ли нам, тоже здесь обосноваться? – Да, ради бога, Сергий Прокопович, место тут хорошее, и всем его хватит, помогу переехать! И вот, вскоре, выросло на берегу реки, ещё четыре, крепости, подобных, Ерофеевой. Рубили сообща, помогали друг другу, чем могли, и жизнь стала налаживаться. Это место, на берегу реки, как то, само по себе, стало называться, Ерофеева Заимка. Потом начался покос, косили тоже все вместе, но, как, на зло, зарядили дожди, не сильные, но частые и пакостные, для покоса. Нужно было переждать непогоду, и было мучительно тратить даром драгоценное время. Собирались вместе и на общем сборе думали и решали чем заняться для большей пользы. Теперь у нас был хлеб, но запасы муки, которые были на заимках Жилова и Бастрыка заканчивались с тоскливой быстротой, и их надо было, как- то восполнять. Так же нужно было зерно для посева озимых, нельзя было упустить сроки. И снова встал вопрос о торговле. Для каждого из сельчан риск появления на ярмарке был так велик, что пропадала охота, потому как все они были беглые, или оказавшиеся здесь иным, не законным путём, и «пачпортов», как выразился Ерофей, не имели, а это сулило лишь путь на дыбу, кандалы и каторгу.

И тогда я предложил свою кандидатуру, уверив всех, что я здесь человек новый и ни в чём не замешанный, пойду, схожу на разведку. – Зачем же идти, сказал Ерофей, поезжай на Карюхе, возьмёшь кой-чего продать, и Митьку с собой возьми, он дорогу помнит и за Карюхой присмотрит, когда надо, да и веселее вдвоём то!? Так и порешили. И вот мы едем уже битых три часа, а может и больше, солнышка не видать из-за туч, невозможно сориентироваться, хотя бы приблизительно. Митька сказал, что в Рогожном будем только к вечеру. Нудный дождь сопровождал нас всю дорогу, с редкими перерывами. Дорога наша зарастала, трава была Карюхе выше колен, и частая молодая поросль берёзок и осинок, говорила о том, что дорогой редко пользовались, а если точнее, то один или два раза в год, потому как, прокладывал её Ерофей, и больше никто о ней не знал. К вечеру дождь прекратился, и неожиданный лучик солнца отразился зайчиком от золочёных куполов храма, сквозь редеющие ветви деревьев, прямо нам в глаза, вот оно Рогожное. Я вспоминал инструктаж Ерофея, при въезде в село, на малой улице, первая изба с левой стороны, там живёт вдова Устинья-Знахарка, Ерофея всегда принимала на постой, за не большую плату. Дорога сделала ещё десяток поворотов и прямо под низко нависшими ветвями кустов вынырнула из леса, ох и хитрый был Ерофей, я старался запомнить место и эти кусты, чтобы потом с успехом вернуться обратно. А вот и Большая улица, за ней Малая, подъезжаем к крайнему дому, Митька шепчет, «вон тётка Устинья, курей кормит в ограде». Я это уже понял и подойдя, степенно, к заплоту, снял шапку, и поприветствовал её не громко, «день добрый, Устиньюшка!» Она подняла голову, повязанную платком, и с улыбкой ответила, «добрый, только уже вечер!» Она была красива и примерно одного возраста со мной, и я, почему, то смутился. – Откель будете, люди добрые? – Да вот привезли вам поклон от Ерофея, не пустите ли на постой? – Ой, да жив-здоров ли?! Прошлым летом был, уехал не простившись! – Да жив-здоров, и вам того желает! Устинья, открыв ворота, взяла кобылу под узцы, «проходьте в избу, я зараз обернусь!» Мы с Митькой вошли в дом, перекрестились на образа, с печки на нас смотрела девчушка лет шести очень похожая на мать, а под столом ползал карапуз, и странное дело, мне показалось, что он очень походил на Ерофея. – Здравствуй красавица! Можно ли нам с дороги присесть на лавку? – Сидайте, пожалуйте! Быстро соскочив с печи, кинулась на улицу, но в дверях столкнулась с матерью, «куда ты стрекоза оглашенная?» – Я за тобой! – Так помогай мне, Юлия, стол накрывать! Устинья принесла с огорода ворох зелени и огурцы, помидоры, быстро нарезала и заправила всё это сметаной, тораторя на ходу, «вот беда, соли щёпоть осталась, и на рынке она здесь редко бывает, и дорого!» Я вскочил, как ужаленный, вспомнив наказ Ерофея, и пошёл за гостинцами. Выйдя во двор, я распряг Карюху и поставил её под навес, взял из телеги мешок с гостинцами, там был осетровый балык, копчёный окорок и четверть пуда соли, еле взвалил на спину его и понёс в избу. – Батюшки, богатство какое, всплеснула руками Устинья, когда я выложил всё на стол. И, продолжая накрывать на стол, говорила, «ныне всё тут подорожало, потому как берут налоги за всё, должников за недоимки в острог сажают, и коли недоимки не покроют, в железах на каторгу гонят!» Достав ухватом из печи чугунок с картошкой, Устинья пригласила нас к столу, а сама всё говорила и говорила. – Митька то, два года назад, совсем малый приезжал, а теперь вон какой жених! Юлька засмеялась, а Митька наклонил голову и засопел носом. – Ну как вы там поживаете? Родит ли жито? Митька с дрожью в голосе молвил, «пожгли нас татары, тётка Устинья, мужиков порубили, баб в степь угнали!» – Ой, прости господи! Да как же Вы живёте? Я отвечал, «все кто жив остался, укрылись в лесу, скотину оставшуюся прибрали, отстроились на новом месте, да вот хлебушка у нас нет, в разведку нас прислали. – Ой, что это я соловьёв баснями кормлю, как вас звать-величать? – Зови меня просто, Николай! – Ну, давай Николай, за знакомство, и чтобы еда по вкусу пришлась, ворковала Устинья, наливая из кринки в мой бокал, пахнущий мёдом напиток. Мы выпили с ней медовухи и стали закусывать свежим салатом, а Митька уплетал за обе щёки картошку, тушоную с салом. Меж тем, за окном уже потёмки, Устинья занавесила окошки и зажгла лучину, Митька зазевал и стал клевать носом. – Умаялся бедненький, айда-ка вот с моими ребятишками на полати! Из Устиньиных рассказов я уже знал, что соль здесь нынче ходовой товар, и цена ей двугривенный за фунт, осетрина и таймень тоже в цене, а сохатина и кобанятина дёшевы. И что мука и зерно на базаре с избытком, но цена тоже повысилась, сговорились с Устиньей, что она пойдёт со мной для прикрытия. Как будь то я её брат, в гостях из далека. Меня тоже клонило в сон, от усталости и от выпитого, хорошая была у Устиньи медовуха. Положила меня хозяйка на деревянную кровать, занавешенную покрывалом-алькавом, я разделся и сразу уснул. Не знаю, сколько я спал, но проснулся от жарких объятий Устиньи, она была вся нагая, я не видел, но чувствовал это в темноте всем своим телом, она покрывала моё лицо горячими нежными поцелуями и шептала. – Миколушка, любый мой, обними меня крепко-крепко, люби меня этой ночью, я вся растаю от тебя, я твоя. Всё моё естество, вмиг взволновалось и отозвалось нежно на горячий женский призыв. Я целовал её в губы в шею в упругие груди и не мог насладиться ею, хотелось, что бы это продолжалось вечно, она обвила меня руками, как будь то, хотела слиться со мною во едино. Потом, после, совершенно обессиленные, но cчастливые, мы отвалились на подушки. Мы лежали, отдыхая, и шёпотом разговаривали. – Хороший ты Коленька, женатый али нет? – Женатый, двое пацанов растут, только они очень далеко, и давно их не видел. Сейчас я не хотел ни о ком думать, мне казалось, что я люблю только Устеньку, у меня ни разу в жизни так не случалось ни с кем, как сейчас, с милою Устенькой. – Миколушка, я тебя ни к чему не принуждаю, и винить ни в чём не буду, ни когда, я любить хочу! Мне двадцать пятый годок всего, а я уже вдова, мужик мой, казак, сгинул где то в походе, и что мне делать, руки на себя накладывать? У меня дочка от него осталась, и сынок вот народился, без него. Знаешь кто отец? – Догадываюсь, Ерофей? – Конечно, грех не узнать, вылитый батька. Ерофей тоже хороший, я его не виню, сама приголубила, а он винит себя и предо мной и перед Груней. Ну да хватит об этом, мы с тобой сейчас и ночь эта наша, иди ко мне, любый мой! И снова всё повторилось, я был на седьмом небе, я был счастлив, мы были счастливы! – Приезжай ко мне, милый мой, чаще, я всегда тебе буду рада. Мы уснули за час до рассвета, и проснувшись с первыми петухами, были отдохнувшими и снова счастливыми. Быстро умывшись и одевшись, мы занимались домашними делами и управлялись по хозяйству, и всё у нас получалось легко и слаженно, мы улыбались друг другу, и я заметил в глазах её лёгкую грусть, которую она старалась спрятать, она уже переживала нашу скорую разлуку.