Вячеслав Береснев - Лысая

Заурчал живот: Лысая почувствовала, что голодна. А с кухни предательски-вкусно тянуло жареной картошкой – Пашка её очень любила. Особенно, если мама добавляла в неё немного лука или специй, аромат был такой, что слюнки текли.

Неслышно выйдя из комнаты, она подошла к углу, из-за которого был виден небольшой стол. Обычно за ним с лёгкостью умещалось всё небольшое семейство Романовых, но теперь место осталось только на одного, и то другим пришлось бы потесниться. Илюшка увлечённо рассказывал папе о монетках Аньки Гриб, и о том, что у него папа директор футбольного клуба… Какое-то время поглядев на них, Пашка подумала: вот, наверное, как должна была выглядеть нормальная семья. И таких вот нормальных мальчишек заслужили её родители, а не… не то, что сейчас призраком отражалось в тёмном окне. Лысое, хмурое, татуированное и пирсингованное. Вечно влипающее в неприятные истории, тусующееся с гопарями и… да всего и не перечислить.

Пашке стало неудержимо горько. Развернувшись, она неслышно прокралась к двери, оделась, неслышно отворила защёлку и выскользнула в коридор.

Выйдя из подъезда, она поплотнее запахнулась в кожанку, огляделась и заметила на лавке поодаль знакомую телогрейку: никак, Палыч вернулся.

– О, – сказал он приветственно, когда она прошла мимо. – Доченька, есть прикурить?

Присев на лавку рядом с ним, Пашка поделилась сигаретой из пачки. Палыч чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

– Палыч… А ты помнишь своих родителей? – негромко спросила Пашка, глядя куда-то в пустоту. Сама не поняла, зачем спросила, но слово не воробей.

– Помню, как не помнить, – сказал Палыч, задрав голову вверх. – Батя у меня был такой себе. Колотил нас с матерью постоянно, пил как не в себя… Повесился, когда с завода попёрли. А вот матушка хорошая была. Всегда меня защищала. И есть готовила – объедение.

– А братьев, сестёр не было?

– Был… братишка. Умер во младенчестве. Санькой успели назвать.

«И зачем только заговорила…» – подумала Пашка, выпустив изо рта облако еле видимого холодного пара. Осень начинала вступать в свои права уже в августе.

– В этом доме, между прочим, жили, – сказал Палыч, будто бы невзначай. – А потом, когда мама померла, я… Путешествовать подался. Сам не заметил, как остался ни с чем. Ни друзей, ни родных… Какое-то время вертелся, а потом… сама видишь.

– Так ты путешествовал? – удивилась Пашка. – Это ведь здорово! А где был?

Палыч махнул рукой.

– Да ток на словах и здорово, доченька. А я такой человек: мне постоянно домой хотелось. И не туда, где раньше жили, а… Ну, куда-то ещё домой.

– Может быть, ты для того и путешествовал? – предположила Пашка негромко. – Чтобы найти, где твой настоящий дом.

– Сколько ни ходи, я б всё равно не нашёл. Запомни, Пашенька: всё, что люди ищут в путешествиях, уже скрыто внутри них. Оно всегда с ними. А путешествия… Ну, благодаря им люди понимают, что дом – там, откуда они ушли.

– Опять сидят болтают, дармоеды… – вклинился в паузу зудящий голос Хрыч, прошедшей куда-то мимо них. – Психованная, ещё и с бомжами тусуется, у-у, погоди, в прокуратуру-то доложу на тебя…

Пашка хмуро поглядела ей вслед.

– Карга старая.

– Эх, а в молодости-то до чего свежа была, – как-то даже романтически улыбнулся Палыч.

От таких заявлений у Пашки глаза на лоб полезли.

– Ты что, знал её?!

– А то! – ухмыльнулся Палыч. – Переехала в квартиру над нами, такая девица была, эх-х мы с ней!..

– И ты молчал?! – изумилась Лысая. – Ты с Хрыч пёхался, серьёзно?! Капец, Палыч, ну ты даёшь…

– Ну а что… – невозмутимо сказал тот. – Ты бы видела Анну свет-Константиновну в молодости, эх-х! Пацаны наши ей проходу не давали, все в любви клялись, предложения делали, а она только меня любила! Вот времена были…

– А что потом?

– А что? У меня-то ни гроша не было, а время-то такое, что семью на что-то содержать нужно. Выбрала, значит, сокурсника моего в женихи. Хрыч у него фамилия и была. Ой, Пашенька, какой ж он был сволота! Но с холодильником… А я… Эх! – и Палыч раздосадовано махнул рукой, выкинув окурок в урну рядом со скамейкой.

– А какая у неё раньше фамилия была?

– Журавлёва. Красивая была, жаль, что сменила. Все друзья ей кричали: «Журавлёнок! Журавлёнок!» Она сердилась, но, вроде, не против была.

«Действительно красивая фамилия», – подумала Пашка, а вслух сказала:

– Что-то у неё… кажется, в жизни не сложилось.

– Так видишь, муж-то был обеспеченный, да лупил мою Аннушку денно и ношно. Детей они так и не завели, а Аннушка-то заболела, и видишь… болеет до сих пор.

– Всё-таки болеет? Я думала, она просто так на меня злится.

– Это одно и то же, – пояснил Палыч. – Злоба – тоже болезнь. А заражаются ей люди, покуда несчастливы.

Пашка на долгое время задумалась. Потом вспомнила и спросила:

– Палыч, да ты врёшь! Столько времени Хрыч мимо тебя ходит – и всё бомжом обзывает, да материт! Неужели, вы действительно…

И тут Палыч всерьёз погрустнел: настолько искренне и неожиданно, что Пашка испугалась.

– Не помнит она меня, – негромко сказал бездомный, отводя глаза за спутанными волосами.

– Прости, Палыч, – сказала Лысая с сожалением. – Дура я, не знала.

Лето близилось к концу неумолимо, и Пашка кое-как успевала ухватывать за хвост последние тёплые деньки: на последнюю неделю августа прочили сильное похолодание. Изо дня в день гуляя по городу, с Ладаном или без, она изредка встречалась с Шаравой или кем-то из его компании. С ними всего за месяц-другой сложились отношения лучше, чем с одноклассниками за все десять лет учёбы. Несколько раз Пашке удалось вытащить Говнаря из дома и прогуляться с ним до пирса: затворник подрабатывал айтишником в фирме, работающей на какую-то там партию. Смерть Кира Говнарь пережил со странной, почти что равнодушной покорностью: так, мол, судьба сложилась, характер у него всегда был не сахар, сам виноват. Пашке, когда он такое сказал, захотелось ему врезать, но она сдержалась.

Простынь, кстати, с начала августа куда-то пропал и с тех пор не появлялся на горизонте, никому не звонил и не писал; Говнарь ничего про это не знал и пожимал плечами, давно, мол, не виделись.

Больше всего Пашку беспокоила Лизок.

Она была как оставленная надолго больная опухоль: вроде как и болела, и нужно было что-то делать, а прикасаться не хотелось, как бы не сделать хуже. И в один день Лысая решила: будь что будет. И позвонила подруге.

Та взяла трубку, как всегда помолчав пару мгновений.

– Алло.

– Лизок, здоровки, тебе Лысая звонит, – Пашка попыталась изобразить бодрый тон. – Слушай, давно не виделись, а погодка-то за окном какая! Погнали прошвырнёмся немного? Я пивка куплю, если хочешь… Проветришься хоть.