Татьяна Гаврилина - Последний акт «симфонии»

***

Но даже и тогда, натолкнувшись в лице патриарха Иосифа на человека крайне осторожного, нерешительного и чуждого всякого рода новшествам, «ревнителям благочестия» мало что удалось совершить. Вязли в демагогических перепалках с консерваторами от Церкви и многие личные инициативы царя и его духовника Стефана Вонифатьева. Отношения между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Иосифом настолько испортились, что в них уже не было места взаимопониманию и взаимодействию. Дело культурного оздоровления русской церковно обрядовой практики оказалось под угрозой.

Все, о чем Церкви и Царству удалось к концу 1651 года договориться, так это разрешить двухлетний спор о «многогласии». Но торжество царя и его окружения по поводу признания патриархом Иосифом, а вслед за ним и Церковным собором 1651 года канонической непреложности «единогласия» оказалось преждевременным. Преобладающее большинство проповедников, игнорируя постановление Собора, продолжали вести службу по старинке, выбирая число голосов сообразно своему разумению, а слабый, старый и уже больной патриарх не имел в себе достаточных сил для того, чтобы, употребив власть, призвать нарушителей к ответу.

Большую озабоченность в обществе вызывали и явно популистские намерения царя, связанные с его желанием добиться единообразия в служебном порядке Русской и Восточной Церквей, что предполагало переход Русской Церкви на новый Иерусалимский устав. Однако подобная постановка вопроса не устраивала не только Церковь, но и практически всю столичную общественность, включая и «ревнителей благочестия».

Чувствуя, что большая часть кружковцев не одобряет церковной реформы, связанной с переходом на новый Устав, царь еще в июле 1649 года отправил на Восток, в самый центр православного мира – в Афонскую гору – ученого монаха Арсения Суханова с поручением, выяснить насколько чиста и правильна русская вера.

Выехав из столицы в свите Иерусалимского патриарха Паисия, он вынужден был вместе с ним сначала посетить Молдавию и Украину и только потом проследовать дальше, надеясь побывать в Египте, Сирии и Константинополе. Была у Арсения помимо основной задачи и другая, не менее важная, собрать литургические древние материалы и провести исследования правильного греческого богослужения.

Но поскольку остановка в Молдавии оказалась более продолжительной, чем Суханов планировал, то, дабы не терять времени даром, он вступил с Афонскими монахами в переписку и летом 1650 года на свой запрос к ним о том, что есть чистое православие, успел получить ответ. Вся суть изложенного в этом ответе разъяснения сводилась к тому, что тамошние греки, находя русские богослужебные книги еретическими, поскольку в них предписывалось слагать крестное знамение не в три перста, а в два, сожгли их на костре.

Возмущенный поступком греков до глубины души, Суханов, основываясь на исторических фактах, попытался с ними объясниться. Но тщетно! Единственное в чем он окончательно убедился так это в том, что греки крайне враждебно относятся к «русскому обряду». Причем, настоятельно, что требуют, чтобы Русская Церковь одумалась и, следуя их примеру, не уклонялась от греческих обычаев.

Понимая насколько эти сведения важны, Суханов, временно приостановив путешествие, вернулся в Москву и представил результаты своей переписки с греками на рассмотрение правительству. Правда, как истинный ученый и востоковед, он представил их не в «голом» виде, а сопроводил личными комментариями, получившими впоследствии название «Трактат о вере». Из «Трактата» следовало, что в греческом православии «ручьи Божественной мудрости» высохли и что «греки не тот источник», из которого можно было бы пить и полниться истинным учением о вере Христовой.

Мотивируя свои выводы, Суханов обращал внимание царя на то, что восточные патриархи, проживая длительное время на территории, оккупированной турками – народом, исповедующим ислам и пребывая в постоянной зависимости от милостей султана и его визирей, утратили божий дух и крепость веры. Господство мусульманской религии на Востоке, отмечал Суханов, отразилось и на состоянии греческих церквей, которые находятся в таком запустении и расстройстве, что вынуждены не только влачить жалкое существование, но и пользоваться богослужебными книгами, напечатанными в католических типографиях.

Сведения, добытые Арсением Сухановым и получившие широкое распространение в Москве, никого не оставили равнодушными. Но если консервативно мыслящая часть общества, ликуя, провозглашала, что православие, исповедуемое Русской Церковью, не только превосходит по чистоте и истинности греческую веру, но и не нуждается в улучшении, то Двор отреагировал на комментарии Сухова более сдержанно.

Выделив из целого ряда приведенных доказательств только те, которые четко комментировали факт расхождения в обрядовой службе двух Церквей, царь Алексей Михайлович, устыдясь русского невежества, готов был немедленно приступить к устранению позорного явления. Таким образом, если в правительственных кругах вопрос о переходе Русской Поместной Церкви на Иерусалимский Устав был делом почти решенным, то в среде русского священства, поддержанного «ревнителями благочестия», бытовала крепкая уверенность в том, что с обрядами у Русской Церкви все в порядке и менять их никакой нужды нет.

Особенно тяжело пришлось в эту горячую пору Стефану Вонифатьеву. Не высказываясь ни «за», ни «против» церковной реформы, он долгое время пытался усидеть на двух стульях сразу, пытаясь найти золотую середину, которая устроила бы царя и его старых друзей – «ревнителей благочестия».

Что же касается самих «ревнителей», возглавляемых Иваном Нероновым, то они, категорически не принимая витающую в обществе идею о реформировании обрядового богослужения по греческому образцу, твердо стояли на позициях культурного перерождения Церкви в рамках действующего Устава. Против унификации церковных обрядов выступал и патриарх Иосиф.

Понимая, какую страшную угрозу обществу таит в себе затеваемая царем смута, Иосиф, как мог, отодвигал неминуемое, желая спасти Церковь от надвигающейся на нее катастрофы. Но в апреле 1652 года патриарха Иосифа не стало, и с этого момента будущее Церкви целиком и полностью оказалось во власти одного человека – царя Алексея Михайловича.

***

Впрочем, было бы большим заблуждением полагать, что все это время царь Алексей проводил в бездействии, ожидая, когда престарелый патриарх Иосиф естественным образом развяжет ему руки. Напротив, не настаивая на созыве Церковного собора, который только один и должен был определить будущее Церкви – унификация или реставрация церковных обрядов, царь предпринимает некоторые шаги самостоятельно.