Андрей Бинев - Принцесса, сыщик и черный кот

– Я скоро позвоню. Не провожай! – сказала она мягко, но так непреклонно, что Роман не посмел спорить.

Он не захотел возвращаться в ресторан, решив, что день получился на удивление длинным и утомительным, куда более протяженным, чем положенные ему двадцать четыре часа.

Два дня Роман не покидал своего номера, лишь спускаясь утром вниз к Сиду, пил кофе с булками.

Однажды ранним утром его разбудил звук трубы. Невидимый трубач довольно чисто выводил звуки подзабытой песни о красном командире Щорсе, который с кровью на рукаве ведет куда-то в сказочное будущее отряд былинных красных привидений. Сначала Роману показалось, что он еще не проснулся, но труба звучала под окнами так громко, что он был вынужден встать и выглянуть в распахнутое окно спальни. Внизу, на пыльном тротуаре стоял полуголый загорелый индус в белой набедренной повязке и выдувал из горящей на солнце меди мелодию древней большевистской сказки. При более пристальном рассмотрении обнаружилось, что индус вовсе и не индус, а безобразно загоревший европеец, и на бедрах у него не повязка, а плотные белые трусы, неловко выдающие себя за плавки. Трубач был исключительно худ, с выпирающими ключицами и натренированными вытянутыми мышцами. Лицо его было покрыто трехдневной седеющей щетиной, руки узловаты и подвижны как у обезьяны.

Выдув все, на что был способен, он оторвал от губ мундштук и лучезарно улыбнулся изумленному Роману.

– Маней, маней, плииз! – заорал горнист, вытягивая свободную руку, и улыбнулся широкой желтозубой улыбкой. Произношение не оставляло ему никаких шансов – это был не индус, не египтянин, не жертва английской колониальной политики, а жалкий беженец от антисоветских реформ, возможно, даже первая труба какой-то провинциальной советской филармонии.

Роман быстро оделся, спрыснул лицо холодной водой и, выскочив из холла гостиницы на улицу, решительно пошел на звук трубы. Щуплое тело трубача извивалось в поклонах в ответ на монеты, сыпавшиеся из окон отставных английских военных, не пожелавших покидать остров после службы и удачно купивших здесь небольшие квартирки.

Музыкант споро собирал монеты и ловко засовывал их в кармашек на трусах, с внутренней стороны.

– Послушайте! – крикнул издалека Роман по-русски. – Эй! Трубач!

Человек затравленно вскинул голову, словно собака, ожидающая пинка, и впился острым взглядом в лицо Романа. Так ничего и не поняв, он на всякий случай отрицательно покачал головой. Роман растерялся на мгновение, подумав, что, должно быть, это все-таки не «наш» человек, но тут же отверг эту мысль, вспомнив о редкой в здешних местах мелодии, и настоятельно продолжил:

– Послушайте, вы русский? Я же вижу, вы русский! Да встаньте же вы, в конце-то концов!

Чтобы поторопить его, Роман нагнулся и поднял с земли две монеты. Мышцы на худом, обнаженном теле горниста мгновенно напряглись, а в глазах вспыхнуло отчаяние. Но Роман протянул ему раскрытую ладонь с двумя монетками.

– Берите же! Это ваше.

Трубач проворно, по-обезьяньи, схватил деньги. Он широко улыбнулся крупными желтыми зубами и с профессиональной грацией отвесил поклон. Видимо, на его плечах когда-то вполне гармонично сидел концертный фрак с манишкой и черной элегантной бабочкой.

– Не уходите. Хотите выпить?

Трубач отрицательно мотнул головой и задумался. Потом сказал с ясным малороссийским выговором, очевидным даже для лаконичной фразы:

– Поесть. И кофе. Если пожелает господин…

Роман с облегчение вздохнул и призывно махнул рукой.

– Пойдемте. Сид нас сейчас накормит. Я тоже не завтракал.

Трубач засеменил вслед за Романом, глухо топая обутыми в сандалии ногами по пыльному асфальту.

– Из филармонии мы! – говорил трубач, набивая рот и глотая горячий черный кофе. – Из матери… так сказать, городов русских!

– Из Киева, что ли? – уточнил Роман. Спроси его сейчас, зачем он принял пусть даже такое незначительное участие в судьбе этого человека, он вряд ли бы сумел ответить что-либо вразумительное.

– Из Киева, из Киева! – закивал трубач. – Оттуда!

Роман смотрел на него, размышляя о том, что когда из тонких нитей свободы ткутся целые полотна и затем покрываются ими счастливые государства, всё становится ясным для каждого, кто живет под таким полотном. Однако же, когда нити свободы вплетаются в грубую мешковину многолетнего рабства, любое жалкое проявление независимости, идущее от примитивного понимания людей, не знавших истинной свободы до сей поры, выглядит постыдным убожеством.

Душа Романа рвалась на части: одна из них питалась жалостью и любовью, другая презрением и страхом.

А душа Сида, похоже, пребывала в это время в полном смятении. Он тер белым полотенцем и без того радующие глаз чистейшие стеклянные рюмки и с изумлением наблюдал за русскими. Один из них смотрел глазами собаки, ожидающей оплеухи, а второй напоминал доброго самаритянина, растроганного собственной щедростью. Сид подошел к столику и, убирая опорожненные стаканы из-под цитрусового сока, шепнул Роману:

– Гоните его, сэр! Он здесь уже третий день ходит и трубит. Это – нищий. И попрошайка.

Роман выдавил сквозь зубы, не поднимая глаз:

– Это мой голодный соотечественник, Сид!

Сид пожал плечами и удалился к бару тереть полотенцем почти невидимые (до такой степени прозрачные и чистые!) рюмки, фужеры и стаканы.

– Откуда вы взялись, черт побери? – спросил трубача Роман.

– Из земли обетованной. Из Египта тоже. В Тунисе были, в Марокко, в Ливане. Теперь вот здесь. Ой, простите, дорогой товарищ, не представился! – трубач галантно привстал и, не смущаясь очевидной комичностью положения, протянул Роману свою загорелую обезьянью лапку: – Заслуженный артист Киргизской ССР Никита Онищенко. Первая труба! Был…

– Роман. А почему Киргизской?

– А Бог его знает! По Украине лимит был исчерпан, а по Киргизской – нет. Там с трубачами дело кисло обстояло. Вот и дали… Так нам-то все равно! А теперь уж и подавно!

– Вы не один здесь, на Кипре?

– Конечно. С супругой. С Вероникой Олеговной. Она у меня на подъем-то не очень теперь. Располнела уж больно! От болезни всё… обмен веществ, говорят, нарушен, одной почки, опять же, нет. И сердце того… Все лежит, да лежит. А я вот на кусок хлеба для обоих….

– Вот так и зарабатываете?

– А что? Думаете, мало? – трубач рассмеялся и впился зубами в очередную булку.

Роман смотрел на него выжидательно, с жалостью.

– Мы ведь с филармонией гастролировали, – с набитым ртом продолжил трубач, – а тут, аккурат в Израиле, деньги кончились. Нарушили там чего-то, кому-то не доплатили… в общем, у кого хватило средств вернуться на родину, тот и вернулся, а у кого нет…