Андрей Бинев - Похищение Европы

Кроме того, что Леонид Михайлович был известен в узком кругу в качестве очень удачливого и прозорливого спеца в закручивании сомнительных финансовых проектов, он широко славился и своим тонким юмором, и необыкновенной способностью предугадать развитие событий на политическом олимпе. Какое-то время Казимиров даже являлся вторым лицом в одном из самых влиятельных и самых модных исследовательских институтов в области международных экономических отношений. Очень незаметно для окружающих он вдруг стал ученым – ему присвоили сначала кандидатскую, а затем и докторскую степень в политологических науках. Многих покоробило лишь то, что это произошло на удивление быстро. В одном международном институте он даже читал лекции и его стали называть профессором. Некоторые ухмылялись, слыша это, но Казимирова мало что смущало в жизни. Он был сказочно богат, а это искупало всё, на его взгляд.

Злые языки, завистники, шептались о том, что диссертации свои, как и звания, он купил в разоряющемся университете в обмен за какие-то особые научные привилегии лично для ректора и двух его заместителей, которые он легко выбил для них в высших правительственных кругах. Кто-то из этих кругов тоже слишком быстро приобрел солидное ученое звание. Меновая торговля научным имиджем и привилегиями шла и идет по сей день очень бойко. Ленчик ее как будто даже какое-то время курировал.

В течение одного года появились две монографии (а затем и еще одна), об экономических перспективах объединенной Европы и нашей страны, как ее неотъемлемой в ближайшем будущем части, за подписью некоего проф. Казимирова Л.М. Правда, двое аспирантов из Московского университета стали скандалить, заявляя, что у них просто похитили работы, которые они писали и составляли пять последних лет. Однако один из них неожиданно умер от какой-то загадочной вирусной болезни, а второй исчез, якобы в эмиграции, и там как будто отравился чем-то непонятным и тоже до смерти. На этом болтовня о грязном плагиате ушла в песок.

В научных кругах рассказывали какие-то фантастические истории о том, что накануне защит диссертаций крупными чиновниками, их женами, любовницами и недорослями-детишками, на домашние телефоны принципиальных научных оппонентов звонили неизвестные мужчины с грубыми голосами и произносили что-то вроде следующего:

– Заткни хайло, падло! Вякнешь завтра чего-нибудь, мы тебе мозги через нос высосем!

И никто не вякал. Так в научном корпусе страны появилась многочисленная когорта новоявленных «ученых», которые нередко и свою-то, известную во властных кругах, фамилию без ошибок написать были не в состоянии. Рассказывали, что голоса звонивших научным оппонентам были теми же, что почти в таких же выражениях и с тем же узнаваемым тембром требовали выплаты долгов «Фрай-банку» запаздывающими кредиторами, в основном, самыми мелкими и беззащитными. Подчинялись эти грозные голоса лично Леониду Михайловичу Казимирову, курировавшему в банке как раз возврат долгов, а в научном мире – распределение званий и должностей. Во всяком случае, там он был фигурой заметной.

А еще он очень любил поглощать! Ну, прямо, хлебом не корми, дай что-нибудь или кого-нибудь поглотить – растерявшиеся мелкие банки, разоренные им же и его приятелями учреждения и компании, клубы, рестораны и даже крупные градские, областные и федеральные больницы, в которых он буквально «ел» поедом и больных и врачей, да и просто зазевавшихся человеческих особей, где бы они ни оказывались во время его «обеда». Часть этого он поглощал лично, с удовольствием, а часть проглатывал его всесильный и наглый банк, то есть тот, в котором он был первым вице-президентом. К столу приглашались и авторитетные представители государственной власти и даже видные уголовники.

Ленчик очень любил хорошее охотничье оружие, старинное и новое, с электронным и оптическим прицелами, с инкрустацией и без нее. Он вообще любил изящные вещи. На охоту ходил редко, потому что все, кто его знал, боялись, когда он куда-то целился, нетрезвый и бессердечный. Но, тем не менее, богатый дом в Барвихе был полон разных охотничьих трофеев, большей частью, не им добытых, и тех, самых редких, страшно дорогих ружей. Даже в кабинете на почетном месте стояла чудная германская винтовка с цейсовской оптикой. Да еще зачем-то снаряженная боевыми патронами. И в столе их целая россыпь была.

В общественном вещании Казимиров со свойственной ему прозрачной улыбкой любил рассказывать об исторически сложном пути лапотной России к просвещенной Европе.

– Мы, европейцы, – нередко говаривал Леонид Михайлович, делая ударение на эти неожиданные для всех слова в его русских устах, – видим Россию в качестве плохо воспитанного подростка, которого следует и поощрять, и наказывать, согласно всем европейским традициям передовой педагогики.

Эти слова дали импульс к новой сплетне в политологических и финансовых кругах о том, что Казимиров негласно представляет в России интересы какого-то очень влиятельного европейского политического института. Кое-кто из видных европейцев, будучи в гостях в России, даже подтверждал это неопределенным мычанием и прозрачными намеками. Те же доморощенные злые языки утверждали, что такое мычание обходилось Казимирову и банку, в котором он был первым вице-президентом, весьма недешево. Но затраты стоили того! Потому что они раздували «общественное тело» Казимирова до самых солидных объемов. Банку это тоже нравилось – все же первый вице-президент. Тут особое доверие!

– Европа, – уныло вещал иной раз Леонид Михайлович, – смотрит на нас с печалью и надеждой, а мы, сирые и подчас неисправимо убогие в своей славянофильской дикости, воспринимаем этот почти материнский взгляд как враждебный, чуждый и оттого допускаем обидное неуважение к ее институтам, к ее традиционным, проверенным веками воззрениям, к ее культурологическим оценкам и прочее, прочее, прочее. Европа – это великая стена, по типу той самой, известной, китайской, которая стоит между средневековым убожеством имперского нашего прошлого и постиндустриальным раем нашего же будущего, если только мы в этом будущем захотим видеть наших детей и внуков. Сами-то мы уже опоздали… М-да! Беда! Трагедия! Национальная трагедия, я бы сказал. И великая скорбь! Прости, Господи!

Леонида Михайловича именно поэтому и прозвали тогда Лёней-Европой или даже попросту Европой. Так и говорили: «Леня-Европа сказал… Леня-Европа советовал… Леня-Европа полагает…»

Один из старых криминальных авторитетов в какой-то ночной передаче на центральном канале так и вообще не упоминал имени Леонида, а прямо говорил: «Как сказал Европа…». И все понимали, о ком идет речь. Вообще, в криминальном мире это прозвище воспринимали как обычную для их среды кличку. Среди блатных даже ходили слухи, что Европа – их известный авторитет, неоднократно судимый. Но тут они врали. Просто всем хотелось заполучить в свои ряды такого солидного и удачливого персонажа.