Берта Рокавилли - Тузики и Мурзики

– Да забей ты! Все мужики козлы.

– Или педики, – добавила Дашка Попова, выразительно глядя на седого звездуна. Тот миролюбиво поднял руки вверх:

– Я козёл!

– Но есть же хорошие!.. – воскликнула Полина, и совершенно непонятно было, откуда она черпала свой энтузиазм, если ни разу в своей короткой жизни хороших не встречала – исключительно козлов.

– Ну, что ж, – разводила руками Валентина. – Самообман – тоже мировоззрение.

– Тебе лучше поработать над самолюбием, а не читать всякую чепуху, вроде «Как свести его с ума», – поучала юную, но уже неоднократно обманутую красавицу Ольга. – Любовь остынет, самолюбие – никогда.

Ушел Лосев около полуночи, в душе усмехаясь лишь тому, что и старый селадон в молодежном прикиде, и другие участники пьянки – каждый со своей душевной травмой – тоже разошлись поодиночке.

Дома, конечно, никто не спал. Хотя оскорбленная невеста давно ушла, праздничный стол еще манил деликатесами. Лосев присел пожрать – чипсами из бара сыт не будешь.

– О! Говорун с яйцами!

Артур Аванесович, женившийся на матери Лосева двадцать два года назад и до сих пор испытывающий стресс, когда надо было проявлять «отцовскую власть», напрягся и уже готов был ответить на оскорбление, но Лосев имел в виду всего лишь салатик. Вот тут-то и началось. И мать, и отчим посчитали своим долгом проработать его за асоциальный образ жизни, как на партсобрании, ставя ему в пример успешных знакомых, которые:

– Нашли работу и процветают!

– Рабство не есть форма процветания, мама, – спокойно парировал блудный сын, сидя за столом в форменной куртке и уплетая ложкой свой любимый салат. – Моей зарплаты хватает на мой необходимый минимум, а больше мне не надо. Если же вас беспокоит, что я работаю два через два, и обилие моего досуга не дает вам покоя, то это зависть. Нехорошо завидовать, – это было обращено к отчиму. – «Враги человеку домашние его», – процитировал он себе под нос любимую строчку из Евангелия, но предки услышали, и скандал закрутился с новой силой: грех Лосева был в отсутствии стабильности.

– Ну, разумеется! У меня же сплошной секс, наркотики и рок-н-ролл! – пробурчал нерадивый сын, который от всего перечисленного держался на безопасном расстоянии. – Что мне даст стабильная работа, кроме геморроя?

– Что дает стабильная работа?!. Ты серьезно этого не понимаешь? Возможность жить по-человечески она дает! Твой одноклассник, Тришкин – менеджер. У него жена домохозяйка и двое детей, он счастлив…

– А другой бы на чердаке повесился…

– Путешествия!.. – вставила мать.

– Путешествия для тех, кому жизнь в тягость. У них нет другой цели, кроме как переместиться из пункта А в пункт Б. Я предпочитаю дауншифтинг.

– Даун что? Ты где таких слов набрался?

– Дауншифтинг – сознательное понижение социального статуса ради каких-то иных, зачастую нематериальных благ.

– Да куда же еще ниже, ты же даже школу не смог нормально закончить, мы с матерью твой аттестат за доллары выкупали у директора!

– И сколько вы заплатили? Если хотите, я верну вам деньги.

Лосев скрылся в своей девятиметровой комнатушке.

Никто добровольно не станет обрекать себя на нищету. Если человек погружен в себя до такой степени, что перестал заботиться о собственном благополучии, значит, у него есть на то причины. Он не мог объяснить родителям (им и так страшно жить!), что избегает крысячьей офисной жизни и людей, взращенных этой жизнью и потерявших всякое представление о порядочности, потому что может там нечаянно кого-нибудь убить. После армии его устроили в офис по знакомству – высшее образование оказалось не так уж и необходимо, в конторе есть масса ручной работы, не требующей диплома. Однако этот пресловутый корпоративный дух, соперничество, расталкивание локтями конкурентов, прогибы под начальство, умение молчать, когда хочется высказаться – обычные офисные трудности оказались для молодого ветерана непреодолимыми. Стал искать что-то другое, чтобы с людьми контактировать по минимуму, но это неизбежно означало снижение зарплаты. Отчим с досады даже давал ему читать книгу «Как преуспеть в жизни», в надежде, что «лоботряс» одумается – не одумался, уволился и не объяснил, почему.

«Я мог бы жить в бочке, как Диоген, или стал бы монахом, если б, конечно, не так остро воспринимал попытки мною руководить. У преуспевающего человека и философа общее только одно – физиология, всё остальное разное. Я точно не принадлежу к той части человечества, которая стремится преуспеть, но мои объяснения только еще больше запутают ситуацию, лучше уж пусть считают меня лоботрясом, – рассуждал он сам с собой наедине. – О, Господи, помоги мне, грешному и унылому!.. Позову его в выходной на рыбалку, может, оттает».

Однако подготовка к зимней рыбалке означала глубокое погружение в дебри антресолей, а там Лосев нашел коробку из-под шоколадных конфет с письмами невесты.

Да, у Лосева уже была невеста, и когда он служил, они вели регулярную переписку. Открывать эту коробку оказалось так же страшно, как эксгумировать тело хотя и родного, но всё-таки мертвого, давно разложившегося человека. Про рыбалку он, конечно, тут же забыл.

Мать вышла замуж за мелкого во всех смыслах коммерсанта, Артура Аванесовича, когда Лосеву уже было 13 лет. И хотя волосы на его груди еще не росли, все-таки это был уже скорее мужик, чем ребенок, и привыкать жить по-новому, как нравится «папе», было невыносимо. Маленький мужик так же хочет быть главным, как и большой. Если у тебя уже есть мнение и ты не собирался его менять, то зачем затевать разговор по душам? Зачем спрашивать мое мнение? Чтобы его растоптать? Какая тебе, гаду, разница, что за музыку я слушаю, пока ты на работе? Свои вкусы насаждаются лишь ради того, чтобы продемонстрировать, кто в доме хозяин – так самцы метят территорию. Это трудно даже с родными родителями, а уж с приемными шансы на взаимопонимание равны нулю.

На летние каникулы при переходе в восьмой класс он, как обычно, поехал к бабушке. Годовая разлука, безусловно омраченная постоянным присутствием отчима, не могла не сказаться на нервно-психическом состоянии. А потому вся деревенская улица видела, как здоровый детина, весь с головы до ног в моднявой фирме, плакал, уткнувшись в бабушку, а бабушка рыдала вместе с ним. После, на кухне, мать выговаривала: «Все подумают, что мы тебя обижаем!» Ремнем, конечно, не лупили, но и сказать, что особенно любили, тоже было нельзя. Во всяком случае, явных знаков любви он не наблюдал – то бабушкино объятие открыло ему главное, чего с некоторых пор недоставало в их семье. Через пару лет он завел девушку, чтобы обниматься, но это было совсем не то. Бабушки не хватало.