Николай Серый - Рай одичания. Роман, повести, драмы и новеллы

Эмиль ему вкрадчиво ответил:

– Не красотой ублажаться вам надо, а каяться во лжи, посеянной вами. Ведь не верите вы в Бога.

– Почему ж решили вы так? – удивился поп. – Всуе не надо трунить.

– Истинно верующий не повесит пальто на гвоздь возле святой иконы. И, наверное, на гвозде этом ещё недавно икона висела. И где ж она теперь?

Священник ответил примирительно:

– Учинил я греховное, согласен. Но ведь я привык к моим иконам. А разве благоговейны вы с женщиной, к которой уже привыкли?

– Я знал, что обмолвитесь вы о женщинах. Умело их морочите, пастырь!

– Если мой сан есть вина, то ведь только самих верующих. Не веруй они в Бога, и я не стал бы священником. Сначала возникает вера, а лишь потом культ и его служители. Я не говорю об основателях религий, ибо они – особый случай, они бессознательно чувствует томленье толпы и потакают ему ради обретенья власти. Творить обряды и проповедовать, не веря в Бога, весьма сложно… это ведь – кавардак в мыслях, от него с ума сходят… И я поверил в Бога. И знайте: верую истово… Такая вот душевная карусель…

И вдруг священник удивился своей болтливости и неспособности унять её; Эмиль ему внимал с иконно-суровым ликом.

– Я понимаю, Эмиль, как вы изумлены. Мол, нельзя веровать иль не верить по собственной охоте. Но, пожалуй, лишь так и верят. Доводилось ли вам совершать подлость? Припомните, как вёл себя ваш разум тогда. Разве ум резво не искал оправданий и не долдонил о неизбежности свершённого? Неизбежностью оправдать всё можно. И вы, наконец, оправдывали себя. Иначе и быть не может, ибо ваш ум – ваша собственность, как и ваши руки. Если вы ушибаетесь, то руки ваши потрут шишку или рану, сделают примочки и уменьшат боль. Так и ваш разум.

– Однако, – строптиво перечил Эмиль, – если сломан позвоночник, хребет, то собственные свои руки не пособят. Лекарь в этом случае нужен, иначе калекой останешься.

Священник не возразил ему и подумал:

«Как мальчишка я разболтался. Неужели я калякаю, пустословлю только для того, чтобы отсрочить муки серьёзного разговора о Лизе?..»

И священник привычно изобразил на своём лице благородную грусть. Эмиль сказал попу, желая его уязвить:

– Я понимаю, сколь вы иезуитски опасны. Уже не страшит вас жупел ереси… Я вообразил вас в церкви с русой девочкой с чёрными ресницами. У неё розовые мочки ушей; она пришла к вам исповедаться. У неё милые детские грешки. И вы её, как пресвитер, пестуете, назидательно увещеваете, но ведь и вожделеете вы к ней. Но столь она невинна и чиста, что вы смекнули: её не совратить вам. И мечтаете вы, чтоб другой её соблазнил и опозорил, и пришла бы она к вам уже растленной, и вы тогда попользовались бы ею…

– Не ведаю, о ком толкуете вы, но только не о Лизе.

– Как знать…

– Не о ней, – утверждал священник, – скорее о моей юной прихожанке; вы пялились на неё в церкви. И даже Лизу вы тогда забыли.

Эмиль смолчал и насупился, а священнику вдруг очень захотелось произнести обличительную речь о распутстве и взятках, о кутежах и беззакониях, о наркотиках и блудницах. Священнику хотелось витийствовать о тихом своём счастье склоняться о себя дома, средь икон и распятий, над старыми фолиантами мистиков и в раздумьях о Христе забывать мерзость земной юдоли. Священнику хотелось горячо разглагольствовать о своём намерении совлечь Лизу со стези порока.

Священник вообразил свои гневные жесты при обличеньях и добрые свои глаза при словах о спасении Лизы; казалось ему, что он похорошеет, говоря такие речи, и погладил он свои ляжки. Но вместо благородной речи священник молвил, осклабясь:

– Наверное, влюбились вы, в мою юную прихожанку, Эмиль, и теперь хотите у церкви её похитить. Но есть у неё заботливый жених. Он и глуповат, и неказист, но добр. Это ведь я выбрал ей наречённого, и согласна она с моей рекомендацией. И не изменит решенья без благословенья моего. А зовут её Майя.

– Говорите без околичностей, – деловито и серьёзно попросил Эмиль.

– Хорошо, без обиняков. Привезите ко мне Лизу: она избегает меня. Вместе решим судьбу её. Сегодня Лизу привозите, а завтра я Майю благословляю на утехи с вами. Святой водою прихожанку окроплю. Иначе вам Майю не обрести: фанатично мне верит. Я живу в доме с башенкой за булыжным забором возле кладбища. Чуть поодаль деревянная мачта с флюгером. Мне ожидать вас обоих?

– Пожалуй, – ответил Эмиль с напускным безразличием.

Священник взял шляпу и поспешил к иконе, возле которой висело на гвозде его пальто. Торопливо надев пальто, священник взял с дивана трость. Эмиль нервно вскочил со скрипучего стула и облачился в плащ.

Выйдя из часовни, священник нахлобучил шляпу, Эмиль последовал за ним. На дубовой двери в часовню вырезан был лик Христа в терновом венце, и священник, запирая дверь, упёрся в этот лик плечом. Затем священник, кивнув Эмилю, пошёл прочь с церковного двора. Две согбённые старухи в чёрных шубках пытались облобызать иерейскую руку, но поп досадливо отмахнулся от них. Эмиль посмотрел на резной лик Христа на двери и тоже заспешил со двора; выйдя за ограду, уселся он в лимузин… И вспомнились Эмилю осенние осины, серое небо и нагловатый мужчина с морщинистым личиком…

В осенний пасмурный день Эмиль в голубом костюме долго блукал по палой листве средь осин и елей. Наконец, Эмиль вышел к дачам и побрёл мимо них по асфальтовой дорожке с выбоинами. Навстречу Эмилю от синего обшарпанного ларька пошёл с бутылкой вина маленький тонкий мужчина в сером клетчатом костюме и с морщинистым самоуверенным личиком, сединой и плешью. Вдруг Эмилю захотелось хлебнуть хмельного, и подошёл он к ларьку. Эмиль увидел бутылку вина на окошке ларька и спину торговца в белом халате. Ларёчник, отвернувшись, лакал пахучее пойло. И схватил Эмиль бутылку вина, и улизнул он, не заплатив, хотя бумажник его в боковом кармане пиджака был пухлым от денег. Затем в чаще откупорил Эмиль бутылку и выпил краденое вино с особенным удовольствием…

Теперь в машине Эмиль не понимал, почему вдруг ему вспомнилось это; его подсознание показалось ему тяжёлой и мрачной тучей в туловище, особенно увесистой в паху. В туче этой всё мельтешило, мерцало и вздрагивало; она слал сигналы в мозг, и оттуда шли ответные токи. Туча настырно подчиняла себе сознание, и оно становилось её покорным и услужливым рабом.

И вдруг Эмилю его теперешнее положение показалось великолепной завязкой повести. Эмиль решил описывать и встречи с Лизой, и отношения с Кирой, и внезапное влеченье к Майе-прихожанке, и свои колебанья и раздумья. Но Эмиль не знал: какой же быть развязке? Выдумывать развязку ему не хотелось, ибо это означало, по его мнению, отклониться от правды. Эмилю уже казалось, что ради правды в своих писаньях, он просто обязан ехать к Лизе и уговорить её вернуться к священнику, а затем получить за это прихожанку. Иначе он, дескать, непременно соврёт в повести своей, а истинный художник должен быть правдивым. И вот нечестивость его начала мниться Эмилю его долгом перед русской литературой. Только мгновенье Эмиль осознавал то, что эти выспренние раздумья нужны ему для оправданья своей будущей приятной подлости. Затем Эмиль снова уверовал в то, что он обменяет Лизу на прихожанку только для создания литературного перла. И мнилось Эмилю, что жизнь его станет отныне искусством, а не пошлым прозябаньем.