Тамара Соколова - Пасынки лжи. Памяти свободных СМИ посвящается

Павел облизал губы.

– Я согласен.

Колосов вышел из-за стола, передал ему деньги и похлопал по плечу.

– Ну что, без пяти минут медиамагнат, по рукам?

Павел кисло улыбнулся и протянул руку.

Секретарша уже вызвала водителя, и он ждал Тюленева в приемной. Затем они поехали на лифте в подземный гараж. Но не успел водитель завести колосовский Lexus, как ему позвонили по телефону. И он заглушил двигатель.

– Что-то забыли, – пояснил водитель.

Через минуту к машине подошла секретарша с папкой, ручкой и незаполненной распиской.

– Петр Алексеевич все же считает, что нужен и второй экземпляр. Давайте мы все заполним, а вы просто сейчас поставьте подпись и напишите; «Мною прочитано и согласовано».

Темнота опять стала подступать к глазам, Тюленев вышел из машины, достал сигарету и закурил прямо у знака, недвусмысленно запрещающего это делать. Водитель было открыл рот, но посмотрел на секретаршу и ничего не сказал. Через минуту все пришло в норму.

– Давайте, – протянул Павел руку за пером, не выпуская изо рта сигареты.

Расписался, отдал бланк и стал искать, куда бы выбросить окурок.

– Не волнуйтесь, я все сделаю сама, – любезно сказала секретарша и вынула окурок из пальцев Тюленева.

Водитель еще внимательней посмотрел на нее и опять промолчал.

Через минуту машина уже мчалась по улицам города.

Ирина уже двадцать минут сидела в приемной Рыльской. Приехав к назначенному времени, она узнала, что у чиновницы есть более интересные, чем она, посетители – журналисты из Москвы, которые выиграли контракт на создание рекламного документального фильма об области.

Скрябина слышала, что контракт был составлен таким образом, чтобы в победителях оказалась именно хорошо знакомая Рыльской команда. И вот теперь эти гении документальной рекламухи, что само по себе оксюморон, получали от Татьяны Сергеевны инструкции, где, когда и кого нужно снять для областной нетленки.

Приемная не радовала глаз ни вкусом, ни размахом. Дешевые стулья, старая вешалка и секретарское рабочее место в половину кабинета. Какое-то разнообразие в эту серую казенщину вносили цветы, приютившиеся на подоконнике. Но было видно, что никто за ними не ухаживает и живут они здесь временно.

Сидеть было скучно, но Ирина не решалась покинуть кабинет и сделать пару рабочих звонков. Почему-то она решила, что Рыльская выйдет провожать гостей и ей станет стыдно при виде Скрябиной, сидящей в приемной на неудобном стуле вот уже полчаса. А если она отойдет и Рыльская «подвига» не увидит, то как бы и нечего смущаться: сроки встречи изменились, но никто не внакладе – каждый занимался своим делом…

И вот дверь открылась и из кабинета вышли трое: две женщины неопределенного возраста богемного вида и мужчина, который более органично смотрелся бы на подиуме какого-нибудь показа модной одежды. Они были веселы и спокойны. И этим стали Ирине еще более неприятны. Она тоже хотела быть богемной и спокойной, радостно улыбнуться Рыльской и сказать, что власть должна думать о своем солдате информационного фронта: кормить его, поддерживать, а не посылать на передовую с дубиной вместо оружия и наставлениями вместо помощи. Но это только желания. Рыльская не вышла из кабинета, не оценила почти часового сидения Скрябиной под дверью, и ей было глубоко безразлично то, что волнует ее шахматного офицера.

В кабинете Ирина в который раз поразилась, как дорого, скучно и безвкусно можно оформить место работы. Искусственно состаренная мебель, бордовый ковер, на огромном столе деревянный письменный набор. На полках резных шкафов фотографии хозяйки с политически выверенными господами. Кремлин-шик. Новый стиль старых чиновников.

Было видно, что Рыльская торопится поскорей закончить разговор со Скрябиной, чтобы приняться за более важные для нее дела. Всего за несколько минут Ирине было сказано, что любовь журналистского коллектива к учредителю – областной власти – должна быть искренней, а не корыстной. Губернатор не заинтересован в том, чтобы на Старой площади возникли вопросы о больших суммах, направляемых из бюджета для поддержки того или иного СМИ.

– Но государственные СМИ на то и государственные, чтобы формировать информационное поле в определенном ключе. Нам не выжить без помощи государства, мы же не рекламная газета с объявлениями, – Ирина сама не ожидала от себя таких слов. Она знала их запретность, но не могла промолчать. Она вспомнила снисходительность главного бухгалтера редакции и сытую веселость журналистской команды, которая была в этом кабинете сегодня до нее.

– Ирина Петровна, с вас никто не снимал ответственности за все, что связано с изданием. В том числе и за результаты хозяйственной деятельности. А что там с «Овощеводом»?

– Колпаков работает. Встречается с теми, кто уволился.

– И был уволен. Колпаков, как мне говорили, совсем не трезвенник, вот пусть и поговорит с теми, кто имеет определенный взгляд на случившееся увольнение.

– Но насколько корректно в материале упоминать тех, кто был уволен за пьянку, прогулы и воровство?

– А почему бы нет? Они тоже люди. Они могут иметь свою точку зрения на бывшее место работы. Для хорошего журналиста не всегда нужны реальные факты. Вполне достаточно задания, – проговорила Рыльская, рассматривая что-то в окне, а потом повернулась и прямо посмотрела в глаза Ирины.

– Я доверяю вам, Ирина Петровна. А мое доверие дорогого стоит. Материал должен выйти не позднее следующей недели. Предварительно покажете его мне.

Такого поворота Скрябина не ждала. Она сохраняла иллюзию, что их отношения с патронессой будут пусть не дружескими – это слишком обязывает, но партнерскими. А тут прямые указания, без лирики и прочих «гнилых» интеллигентских разглагольствований.

– И еще. Дом художников должен будет переехать в другое здание. Нужна поддержка газеты в этом вопросе. Приведите мнение тех, кто относится к таким изменениям положительно.

– Положительно?

– Конечно. У нас умная творческая интеллигенция, она поддерживает позитивные перемены.

Ирина почувствовала, как горло ее перехватило от гнева. Восемьдесят лет художники занимали эту бывшую резиденцию губернатора, старинный особняк XVIII века с лепниной и мраморными лестницами. В нем проходили многочисленные выставки местных и приглашенных художников, скульпторов, фотографов, дизайнеров. Двести детей от 3 до 18 лет занимались там творчеством за чисто символическую плату. И вот теперь дом понадобился какому-то своему человечку.

Руки Ирины сжались, с губ готовы были сорваться обидные для Рыльской слова. Она посмотрела на собеседницу, и пыл ее угас. В кресле сидела рыхлая тетка солидного возраста, которая просто не понимала и не могла понять свою неправоту. В ее системе координат давно не было понятий чести, совести, правды. Все они остались в далеком прошлом. Поэтому сказать ей свое мнение на происходящее было бесполезным, хотя и героическим поступком. Рыльская ничего не поймет, а Ирина лишится работы, возможно, с «желтым билетом», осложнит жизнь сыну, Высокову, Капустиной и некоторым другим сослуживцам, потому что другой редактор, вероятнее всего, вычистит их с насиженного места, как недостаточно благонадежных.