Геннадий Мурзин - Кровопийца. Уральский криминальный роман

В перепалку вмешался Горовой. Чтобы не затронуть чье-либо самолюбие, он мягко, аккуратно подбирая слова, сказал со своего места:

– Александр Степанович, не обижайтесь, но я вынужден встать на сторону подполковника Фомина. Он – опытнейший сыщик, и вам здорово повезло, что он у вас, а не у соседей. Да, характерец у него – не мед, однако он – профессионал высочайшего класса, и это, пожалуй, самое главное. Сужу не понаслышке: пару лет назад мы с ним раскрутили такого «глухаря», что…

Фомин уже остыл. Он, уставившись в стол, лишь заметил:

– Ну… Вы, Лев Маркович, преувеличиваете мою роль в тогдашнем деле.

– Ничуть.

– Я не хотел обидеть. – Прокурор тоже остыл или, возможно, просто сумел справиться с неожиданно возникшим раздражением. – Я ничего обидного, вроде, не сказал.

Горовой добавил:

– Может и неосторожно оброненное слово задеть. И если находимся в одной связке, то следует, наверное, щадить друг друга… Ну, и об амбициях нам всем следует позабыть. Не так ли, Сергеич?

Фомин охотно откликнулся:

– Я действительно горяч… без меры. Прошу извинить, Александр Степанович.

– И меня прошу извинить. – Осипов протянул Фомину руку. – Мир?

– Мир! – с радостью ответил Фомин вслух, а про себя не мог не подумать: «Надолго ли?»

Осипов улыбнулся. Но улыбка, по правде сказать, получилась натянутой.

– Мы слушаем.

– Еще раз повторю: хвастаться нечем. Доложу коротко. Детали, известные всем, упускаю. – Фомин сделал короткую паузу и посмотрел в сторону Осипова, который в это время, уставившись в стол, вертел в руках толстенный красный карандаш. – У меня не вызывает сомнений, что убийство матери и дочери не из числа корыстных. Сначала соседка, а потом и ближайшие родственники заявили, что из квартиры ничего ценного не исчезло. Даже деньги, золотые украшения, лежавшие почти на виду, оставлены нетронутыми.

Прокурор оторвал взгляд от столешницы.

– Оформили изъятие ценностей? Опечатали квартиру?

– Так точно. В ту же ночь, точнее, уже под утро, все сделали, как полагается.

– Хорошо… Если не с целью ограбления, тогда что? Как считаете?

– Не знаю, что и думать. Тычемся носами, однако безрезультатно. Все так странно.

– Что именно? – опять спросил прокурор.

– Первое: все указывает на то, что не было насильственного проникновения в квартиру. Кто-то пришел, позвонил, хозяйка впустила. Значит, она знала пришедшего или пришедших? Мы перешерстили всех, с кем хоть как-то общалась убитая хозяйка и ее дочь, допросили всех родственников, – ничего, никакой даже малейшей зацепки. Все они либо были на вечеринках, либо дома. У всех – железное алиби.

– Они что думают? – Осипов уставился в окно, за которым подвывал ветер: начиналась метель.

– Родственники? – уточнил Фомин. Прокурор кивком подтвердил. – Тоже ничего не могут сказать. Говорят чуть ли не в голос, что ни у матери, ни у дочери не было врагов. Во всяком случае, им ничего неизвестно.

– А ведь, действительно, странно. – Прокурор начал катать карандаш по столу. – Немотивированное убийство?

– Так не бывает, – возразил Фомин, потом уточнил. – Бывает, конечно, однако настолько редко, что…

– А если так, то полностью сбрасывать со счетов не следует, – заключил прокурор.

– Верно, но не думаю, что на этом стоит особенно сосредоточиваться. Время можем потерять.

– Степаныч, – следователь прокуратуры Яблоков спохватился и тут же поправился. – Александр Степанович, позвольте мне высказать мнение?

Никто из присутствующих не обратил внимания на оговорку Яблокова. Многие знали, что за отношения у прокурора со следователем – отношения отца с сыном, отношения опекуна с опекаемым.

Фомин – тоже. А, может, лишь притворился? Не зря же уголки губ его чуть-чуть дрогнули в еле уловимой ухмылке.

Голос Яблокова у прокурора разгладил на лице морщинки, глаза потеплели.

– Валяй, Сереженька.

– Подполковник, ясно, прав, отвергая корыстный мотив преступления. Но лишь отчасти. Я, конечно, не вхожу в состав оперативно-следственной бригады, однако и меня пригласили, как понимаю, не для модели.

Осипов сдвинул на секунду брови к переносице.

– Ты же сам отказался. Я даже хотел тебя назначить руководителем, Сереженька.

– Не без оснований. И вы знаете…

– Согласен. Продолжай, Сереженька.

– Я считаю, что все-таки мотив был корыстный: хотели грабануть, но в последний момент кто-то или что-то вспугнуло. Не исключаю, что преступление совершили «гастролеры»… из окрестностей Екатеринбурга. Или из Перми, Челябинска, Тюмени… например.

Фомин все же спросил, но с явно звучащими нотками сарказма:

– Пусть случайные, то есть «гастролеры». Однако ответьте, господин следователь, на один всего вопрос: почему квартиру открыли, будто знакомым?

– Вопрос несложный… Ну, например, представились сантехниками. Хотя нет, время было позднее: в этот час сантехники не ходят. Могли сказать, что участковый.

– Я бы согласился с вами, но дело в том, что сосед, что живет в квартире справа, утверждает: когда открывалась дверь – никаких голосов не звучало – ни хозяйки, ни пришедших. То есть, никто не спрашивал и никто, естественно, ничего не отвечал.

– Мог не слышать… или того хуже…

Фомин насторожился.

– Это о чем?

– Надо бы хорошенько потрясти этого соседа.

– Зачем?

– Мой опыт подсказывает, что этот сосед либо заодно с грабителями и потому все врет, уводит следствие в другое русло, либо его запугали, и он боится говорить правду. В любом случае, его надо разговорить .

Яблоков особенно нажал на слове «разговорить». Кто-кто, а Фомин на своем веку повидал всяких следователей, поэтому хорошо понял, что имеет в виду Яблоков. Да, он, Фомин то есть, далеко не ангел и бывает даже крутоват, но чтобы беспричинно… Нет-нет, избавь Боже его от этого. Он может хрястнуть своим кулачищем, но лишь в самом крайнем случае, причем, когда встречает активное сопротивление, когда другой возможности усмирить нет, когда человек другого языка не понимает.

Фомин промолчал. Сделал вид, что не понял скрытого смысла в последнем слове Яблокова. Он продолжил:

– Будем искать мотив. Я не знаю, как вы, господин прокурор, на это посмотрите, но считаю необходимым обратиться через газеты к населению. А вдруг кто-то откликнется и сообщит полезную информацию?

Прокурор поморщился. Это была его обычная реакция, когда речь заходила о прессе. Если бы его воля, то он бы оставил пару газет, а все остальные позакрывал. Вот сколько лет он прокурор района? Ведь скоро десять лет исполнится. Но ни единого интервью, ни одному журналисту не дал. Всегда уходил… под любым благовидным предлогом. Да, начальство укоряло его за это. Но он-то понимал, насколько в душе они (те, кто над ним) также не любят прессу. И в укорах звучало не осуждение, а, скорее, внутреннее одобрение. Давно понял, как различать истинное и притворное недовольство руководства. И еще ни разу не ошибся.