Анатолий Шуклецов - Винчестер. И другие рассказы

Многим сразу вспомнились похожие анекдоты. Народ подобрался живалый, не без богатой истории; но езда до разведочных линий была недолгой; один гугнивый Корытов успел рассказать факт биографии. «Давай короче, – предупредили его, – подъезжаем».

Корытов обещал, и довольно связно поведал о том, как подконвойным налаживал электролинию в казахском посёлке.

– Влез я на крайний столб, концы проводов соединил, а возвращаться обратно в зону, – ну, хоть застрели! – не хочется! – рассказывал не балованный слушателем косноязычный Корытов. – Монтёрские кошки вонзил поглубже, столб руками облапил и сижу. Старшина вопит снизу: «Слазь!..» Я головой отрицательно поматываю и молчу; ошалел от степного раздолья. Старшина автомат с плеча сдёрнул, глядит свирепо: «Слазь, сучье вымя! Не застрелю, так в карцере сгною!..» Овчарка хрипло лает, солдат ко мне взбирается, а я ору: «Не слезу!.. Хоть десять минут, но на свободе посижу!»

Раздался дружный заразительный гогот. Машина свернула с дороги и остановилась близ низенькой теплушки, резиденции горных мастеров, приткнувшейся в редизне чахлых лиственниц. В течение дня сюда изредка забегали и проходчики: обменить инструмент, покурить, подогреть и скушать взятую на перекус колбаску, чуток расслабиться в тепле.

Горняки шумно покидали машину и бригадами расходились по шурфам. Подсобрав дровишек, Тимофеич, Винчестер и брат Саня направились в выстывшую теплушку. Белка шмыгнула следом в приоткрытую дверь.

Проходка шурфов велась буровзрывным способом; в остальном, процесс кустарного старательства – тяни лямку и выроешь ямку: вороток, бадья, лом, кайло, лопата и мускульная энергия тридцати двух землекопов. Горные работы плохо поддаются механизации, выработки малого сечения, в необжитых краях и подавно. Бригады состояли из четырех человек, по спарку на каждый шурф. В забое работали поочерёдно, хотя на поверхности было ничем не выигрышней, смертный колотун. Третий месяц подряд градусник стабильно фиксировал минус пятьдесят. Согласно тибетской мифологии, ад – это инфернальный холод. Выпадали дни, когда температура понижалась до шестидесяти градусов, и тогда участок замирал. Выйти за посёлок проверить заячьи петли ни один не отваживался, хоронились по домам, шуруя кочергами раскалённые печи. Злободневным становился космический холод, когда снег формуется в наждак, и ни лыжи, ни полозья не скользят по кристалличному снегу. Морозное оцепенение сходило на Хатыннах, и так промороженный и забранный гробовой тишиной. Все звуки глушились ледяным туманом, оседали к земле, и различимо слышен был на морозе шелест собственного дыхания.

Шурфовку предстояло закончить весной, прежде чем талая вода ринется заполнять понижения. На лето планировалось бурение оконтуривающих россыпь скважин, а пока вседневно, за вычетом праздничных дат в календаре, бухали на разведочных линиях взрывы, росли шлейфы отвалов, и множилось число проходок вблизи устьев шурфов. Извлекаемый наружу грунт поначалу выкидывался в навалку, а при подходе к золотоносному пласту складировался в отдельные упорядоченные кучи. Каждая проходка отмечалась деревянной биркой с порядковым номером, что надписывали и втыкали в конце смены горные мастера. Картина напоминала строгое ратное кладбище, позволяя определять точную глубину взятия каждой пробы.

До глазниц укрытый фланелевым кашне, Моряк энергично вращал рукоять воротка. Завидев идущего к нему Винчестера, с неподдельным чувством заворчал: «Рабий труд!.. Каменоломни Ливии!.. Я издам бытописание без прикрас! Всем расскажу, куда ссылали цвет русской нации!..» Стянув с лица залубенелый шарф и вознесясь до вопля, стал поносить всех и вся огульно: «Рвань!.. Дрянь!!.. Толпа!!!.. Будь, проклят час, когда я покинул левый борт своей баркентины!..»

«Почему – левый?» – осведомился Винчестер. – «Эгей!.. Профэссор?!.. – заглядывая в чёрный провал шурфа и игнорируя заданный вопрос, проорал Моряк во всю мочь лужёной глотки. – Наверх хочешь?..» – «Хо-ооо-о-чешь!» – глумливо передразнило по стволу слабое эхо. Заручась согласием забойщика, Моряк двумя руками приёмисто налёг на рукоять, с натугой поднимая на-гора ледащего на вид, но ярого в работе напарника.

Через пару минут из узкого квадратного сруба крепления выплыла на поверхность земли одухотворённая личность Профессора – Ваньки Махрова, наречённого так за академическую бородку и склонность к словесным эскападам. Коронный опус, коим он неизменно развлекал каждого, начинался простыми ясными короткими словами: «Всякий здравомыслящий индивидуум, метафизирующий в области ультрарадикальных функций и стракций, не должен игнорировать тот критерий, на котором зиждется весь его презентабельный субъективизм…» Впав в амбицию, Профессор трагикомично произносил: «Благоразумие Вашего неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой разум, что я вынужден принесть жалобу на Ваше Великолепие!..» Умел анчутка выражаться замысловато. Навряд ли постигал он мёртвый слог заученных фраз, но очередной неофит внимал тарарабумбии, опешив, не ожидая экой зауми от шурфокопа.

И впрямь, прозябать бы херувиму при университетской кафедре, забавляя курсисток старорежимными манерами и наживая геморроидальную или иную ниже пояса болезнь. На худой случай, лакействовать в столичном отеле, прислуживая заезжим капиталистам, да Махров органически не выносил размеренного уклада жизни. Апробировав дюжину различных профессий, включая архаичное бурлачество, он натурализовался в горном деле, с немым изумлением отмечая, что ему нравится ломовая работа, от которой томительно ноют мышцы, сладостен грохот взрывов и специфичная вонь аммонала, по-хозяйски уютно в полумраке глубокого шурфа, вольготно, без зависти думается о суетной жизни далёких столиц. Поначалу жутковато было спускаться на вёрткой бадье в отвесную нору и зарывать себя на двадцать метров глубины, откуда виднелась недосягаемая просинь неба с изредка возникавшей в проёме злодейской харей Моряка, да не вдруг попривык. На забое было относительно тепло, а рабочий день актировался при пятидесяти одном градусе ниже нуля; сезонность на открытых горных работах упразднили ещё в концлагерную эпоху. Штучный, градуированный на арктические метеоусловия спиртовой термометр имелся у начальника; подгоняли по-зимнему краткий световой день, производственный план, желание пристойно заработать, оттого трудились поспешая.

Профессор осторожно выбрался из пустой бадьи на скользкий полок крепления, приветливо кивнул Винчестеру: «Бонзай, адептам геологии!..» – и поспешил к ближайшему костру, согреть желудок горячим чаем. Костры на линиях были привычным атрибутом рабочего обихода, как верстак для нормального столяра. Зажжённые от лучины или подживлённые соляром, они дымились с утра, фактом наличия воодушевляя и грея. Постоянно калился на огне притупленный инструмент, томился на угольях чёрный от копоти чайник, на снегу вразброс лежали сухари, галеты, сладкая прикуска. Серёга Мазай на побывке заварил землякам чай по-походному, так втрое его кипятком разжижали.