Виктор Гусев-Рощинец - Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2

Ты совершенно прав, когда в очередном припадке ревности говоришь мне: я тебя сделал . (Немного филологии: кажется у Миллера в «Тропиках» – не упомню в каких именно – спрашивают: «Ты ее уже сделал?» – вкладывая в это «сделал» вполне определенный смысл; я бы перевела это место по-иному – из двух возможных глаголов там употреблен «do», тут было бы правильней: «Ты уже сделал с ней это ?», только Твоя подсказка из марьинорощинского жаргона военных лет заставила меня остановиться на первом варианте.) Ты меня сделал (извини) во всех смыслах. И сделал это так хорошо, что все пытавшиеся доделать (моя находка! – по части филологии я, пожалуй, в скором времени переплюну Тебя) казались мне жалкими подмастерьями. Можно ли достроить дворец, созданный по единому архитектурному плану? Можно, разумеется, пристроить флигель- другой, но целое от этого придет в упадок. Ты это знаешь. Но и должно знать: опыт любви у женщины не накапливается как сумма в некоем уголке сознания – он образуется взрывообразно и остается на всю жизнь застывшей музыкой – взметенностью чувств и ощущений. Это ужасно, потому что – загадка, которую нельзя разрешить. Вам говорят: забудьте, мы все тут перестроим по-новому, или снесем, чтобы очистить площадку и выстроить новый, еще более роскошный дворец; и начинают возводить стены, а те буквально рушатся на глазах, повергая вас в еще более глубокую ностальгию. Помню, как однажды я задала Тебе вопрос, имея в в виду Лорочку Салгир: ты ее уже сделал? (Это случилось в один из моих ностальгических приступов.) Ах, как Ты взвился! Потом Ты все отрицал, ссылаясь на подпитие , но разреши не поверить: амнезия, как правило, касается второстепенного, но Ты – ударил меня! Такое не забывается, во всяком случае я не верю. Конечно, то была тривиальная пощечина, но как Ты мог поднять руку ? Впрочем я утешилась тем, что у Пруста в его «энциклопедии ревности» такое нередко происходит с аристократами. Ведь в сущности я тоже была Твоей пленницей. И сколько бы ни предпринимала попыток освободиться, все они окончились неудачей. Последней стало мое решение завести ребенка. Я понимала: идя наперекор Тебе, совершаю нечто непредсказуемое в своих последствиях. Но и дальше так продолжаться не могло. В жизни женщины наступает период, когда при всем видимом благополучии – и благополучии подлинном, если ограничиться рамками любви, дома и карьеры – она теряет свое «Я» точно так же, как это могло бы произойти в результате настоящей психической травмы. Таковое обстоятельство побуждает к размышлениям, призванным восстановить «разорванное сознание», и часто оборачивается золотыми плодами, как то великие творения искусства или открытие природных тайн. И все же след – зарубцевавшийся, почти незаметный – остается на всю жизнь. Бездетные женщины узнаются по выражению глаз.

Одним словом, Твоя Галатея, исчерпав доводы, замешанные на ревности (вот Тебе другой вариант мифа: Галатея влюбляется в Пигмалиона и досаждает ему, ища взаимности), прибегает к последнему: она хочет иметь ребенка. Больше того – она беременна . Тебе сообщается о том под акомпанемент привычной мелодии беззаботного уюта и слегка щекочущих нервы разговорчиков по поводу брака вообще – как социально-экономического феномена, – и текущего претендентства на галатееву мраморную руку и (живое!) сердце – в частности. Несть числа «женихам» (как и всегда), но Одиссей, он же Пигмалион спокоен; испанское красное вино отличается терпкостью и великолепным букетом, прожаренный бифштекс чуть-чуть кровоточит, – в меру, подтверждая собственную свежесть удержанным в мышечной ткани элексиром. Он спокоен, ибо чувства, им питаемые к Пенелопе, она же Галатея, образуют устойчивое звучание (свечение?) – контрапункт, состоящий в гармонии с главной темой – длительностью переживаемого Покоя. Столь нежна и благоуханна эта мелодия, столь явно обладает она анестезирующими свойствами, что, видно, могла бы сделать безболезненной любую операцию, подобно тому как это делает морфий. (Я произношу – Морфей .) Тогда приступим. Укол будет почти безболезненный, яд не застоится под кожей, и ранка тут же затянется, и кровь погонит отраву мощными толчками – в мозг. Самое страшное – никто не знает, как она подействует, как изменятся и в какую сторону пойдут обменные процессы в синаптических мембранах. (Как Ты говоришь, извини, но ведь я математик… и так далее; что ж, я – медик, извини и Ты меня.) Здесь возможны два сценария. Первый: Ты благословляешь меня на брак с предполагаемым «виновником» (значит Ты не любишь меня) и даже высказываешь пожелание выступить моим свидетелем. Вполне разумно – ведь какую-то долю ответственности Ты должен взять на себя, – почти стопроцентная ожидающая меня в данном предприятии неудача в немалой степени будет обязана Тебе как автору столь претенциозного творения, каким я непременно себя обнаружу. Вариант второй: Ты сломлен, чувство ответственности так сильно, что поглощает все без остатка – и Твою «усталость», и страх перед будущим, и сконфуженность перед своими взрослыми детьми (впрочем, не понятную мне – ну да ладно), и промелькнувшую тень сомнения в собственном «авторстве». Последнее – я в этом уверена – будет немедленно и с негодованием отброшено как недостойное нас обоих. Твоя ревность, испепеленная произведенным аффектом, обратится в кучку пепла и ляжет основанием – этакой «подушкой» под фундамент нашей (прости за банальность) обновленной любви. Я ведь никогда не была замужем и потому, возможно, идеализирую брак, но сдается мне, что если он заключен по доброй воле, то «переводит» любовь из категории развлечения в сферу божественного. (Ну и ну!) Нет, я разумеется атеистка, ведь и сама даже удивилась: как это вдруг сорвалось с языка нечто мне дотоле чуждое – апелляция к Богу? – (возможно, я написала бы теперь это слово – Слово – с прописной буквы) – а все же есть какая-то высшая реальность, в которую мы входим (войдем!) рука об руку. Она, конечно же, возведена людьми – эта «высшая реальность» – как и все прочие моральные законы – но как удобно, право, и красиво заключить все это смутное и не до конца понятое в красивую оболочку «Бога». Аминь.

Как Ты думаешь (точнее, знаешь ли Ты? – к слову сказать, я всегда мысленно обращаюсь к Тебе): можно ли в наших условиях заключить брак в тюрьме? В лагере? Я пыталась найти ответ в диссидентских книжках (которые Ты так не любишь), но нигде не нашла. Похоже, ни у кого не возникало такой проблемы; как говорится, были вещи и поважнее – просто выжить любой ценой. Я согласна: смешно даже подумать. Представь себе оторопелые взгляды чиновничьей тюремной братии! «Брак? Зачем?!» – неподдельное удивление! Искреннее сочувствие: кто более псих – «сидящий» (в одиночке, как и следует «буйным» до экспертизы) или эта баба? Ведь и молода и красива, а тот-то – старая калоша (прости за резкость, Ты мне очень не понравился последний раз, ко мне на свидания выходи, пожалуйста, побритым). «Зачем он тебе нужен? Скажи спасибо – он тебе никто. Легче проживешь». Вот – дословно – начальник СИЗО. А как он смеялся, когда я назвала его «гражданин начальник»! До слез. И объяснил: я имею право называть его «товарищем». Хотела ему выдать, мол, тамбовский волк тебе товарищ, да постеснялась чего-то. Не то постеснялась, не то испугалась. Ведь тогда бы и мечтать не пришлось ни о каком браке. Между тем «товарищ» сей намекнул: за все надо платить, желательно «натурой». Пришлось пообещать – «после». Я тоже смеялась. В общем, расстались друзьями.