Изя Иванофф - Несколько историй из жизни отсутствующих

Она была добра, и жизнь в конце концов наградила ее достойным мужчиной, который не стал пытаться заменить мне отца и выстраивать «полноценную семью». Он обеспечивал стабильный остаток на моей банковской карте и никак не вмешивался в мои взаимоотношения с матерью. Я мог в любой момент прийти к ним в дом, оставаться там сколько захочу и просить все, что мог бы попросить его родной сын, с тем же самым результатом. Он был веселым человеком, но просто так не болтал никогда. Я его уважал, а единственная претензия, которую я мог бы ему предъявить, заключалась в том, что большую часть времени он вместе с матерью пропадал в каких-то экзотических уголках шарика, и приключения их зачастую носили экстремальный характер.

Я сидел на кровати, смотрел на розы и думал о двух вещах: о том, что мне гораздо предпочтительнее было бы иметь теперь на этой тумбочке бутылку скотча вместе со стаканом, пачкой сигарет, зажигалкой и пепельницей, и о том, что трудно было бы ожидать такого же хода мыслей от родной матери. Видение было ярким. Его возможную материализацию можно было бы рассматривать как еще одно доказательство моих недавно приобретенных сверхспособностей.

…

Скотча я не дождался, зато дождался одной потрясающей и очень приятной новости: Бог ли из вулкана в этом поучаствовал или еще кто-то, но только в момент взрыва бомбы Боба, которого я уже оплакал как мог, дома не оказалось. Он пришел в больницу навестить меня, и это было настоящее чудо.

–

4. Черное и белое

Размышлять о чем бы то ни было, в том числе и о природе человеческих страстей, лучше всего с мешком на голове. Это я понял, когда меня везли обратно.

А поначалу, по дороге туда, я был в тихом бешенстве, после того как два стокилограммовых бородатых молодца в кипах, с блуждающими в их черных курчавых бородах то ли сочувственными, то ли ехидными улыбками, поместили меня на заднее сиденье видавшего виды пикапа, в кузов которого было загружено серьезного вида строительное оборудование, а сами уселись по бокам и без всяких там «извините» и «позвольте» натянули на меня эту видавшую виды дерюгу, где еще совсем недавно, судя по остаткам мелкой шелухи, тут же набившейся мне за шиворот и в нос, хранились какие-то злаки. Они сдавили меня своими могучими плечами и всю дорогу мило болтали друг с другом, на иврите, надо полагать, весело похохатывая время от времени. И ведь я не то чтобы претендовал на эксклюзивное к себе отношение, черную шелковую повязку на глаза, присказку «сэр» и что-нибудь попрестижнее этой гремящей на каждой кочке развалюхи – вовсе нет, однако тот факт, что проблема моей транспортировки до пункта назначения была решена как-то уж совсем задешево, с какой стороны ни глянь, не только изрядно меня разозлил, но и вызвал череду очень нехороших мыслей, последняя и далеко не худшая из которых была о том, что неплохо было бы, чтобы все имеющие отношение к этой спецоперации персоналии шли к черту.

Ехали долго, поэтому к моменту прибытия эмоции мои поутихли.

Очутились мы далеко за городом, в каком-то очень уединенном месте, где гряда высоких холмов подходила к самому морю. На вершине одного из них стоял небольшой двухэтажный дом с белеными стенами, покрытый черепицей, в окружении пиний и кипарисов. По глубокой голубизне неба плыли мелкие облачка, в воздухе витал острый запах сосновой смолы, свежий морской бриз шумел в ветвях, и я, ослепленный солнечным светом и всей этой открывшейся мне красотой, тут же забыл о своей недавней обиде.

Впрочем, подобные мои восторги не помешали мне отметить, что чудный домик имел толщину стен совершенно избыточную для нашего климата, что все подходы и единственная дорога к нему очень хорошо просматривались, а значит, ничуть не хуже простреливались, и что такое его местоположение при необходимости позволяло держать в нем оборону сколь угодно долго.

На большое крыльцо вышла строгого вида старушка в черном. Вместе с ней появился, неспешно переступая с лапы на лапу, седой масти пес, возраста, судя по его виду, не менее почтенного по собачьим меркам. Оба внимательно посмотрели на меня, а пес еще и обнюхал основательно, раздувая влажные ноздри.

Один из двух опекавших меня самсонов быстро приблизился к ним и о чем-то негромко спросил бабульку. Та кивнула и так же негромко что-то ему ответила. Он почтительно ей поклонился, после чего обернулся ко мне, махнул рукой, указывая путь, и двинулся по вымощенной камнем дорожке в обход дома.

Я последовал за ним.

На заднем дворе, как я и предполагал, обнаружился небольшой бассейн с плавающим по поверхности лазурной воды устройством для сбора мелкого мусора: опавших листьев, иголок и всего такого прочего. Двигаясь зигзагом от бортика к бортику, устройство это было похоже на диковинного морского гада.

Рядом с бассейном стояла пара деревянных шезлонгов и несколько кадок с постриженной в форме разных геометрических фигур туей. С этой стороны вся стена дома была увита плющом, а внизу, под окнами, росли большие кусты роз.

Мы прошли дальше, мимо хозяйственных построек, на крыше одной из которых была развернута в сторону моря внушительных размеров солнечная батарея, и, миновав тенистую полосу раскинувших свои кроны старых пиний, вышли на противоположный склон холма.

Вид на окрестности отсюда был скучноват: безлесая, поросшая короткой жесткой травой, дикой ежевикой и кактусами пустынная местность простиралась вокруг насколько хватало глаз. Чуть ниже по склону, там, куда спускалась начинавшаяся здесь же узкая тропинка, я увидел Израиля Иммануиловича, который сидел на маленьком раскладном стульчике под белым в голубую полоску пляжным зонтом. Прямо перед ним в земле была вырыта яма. Рядом лежала молодая сосенка, корни которой, вместе с комом почвы на них, были обернуты полиэтиленом. Я почему-то сразу подумал, что яма эта слишком велика и глубока для того, чтобы сажать в нее дерево, и что на могилу она похожа гораздо больше.

Мысль эта тотчас пробудила во мне болезненное предчувствие неумолимо надвигающейся беды.

Заметив нас, Израиль Иммануилович поднялся и стал ждать, пока мы подойдем. С того момента, как я вышел из больницы, прошло без малого три месяца, и многое уже успело за это время случиться, в том числе и операция по возвращению на место точной биологической копии моего утерянного пальца, однако пообщаться толком друг с другом нам, до этого дня, никак не удавалось. Пожимая ему руку, я заметил, как сильно он изменился: осунулся и зримо постарел. Выражение ироничной отстраненности от суеты мира сего исчезло с его лица, и теперь на нем лежала печать озабоченности.

Израиль Иммануилович первым делом осмотрел мой новый палец и два раза одобрительно угукнул.