Геннадий Мурзин - Псы одичалые. Уральский криминальный роман

– Машину не собираешься вызывать? Ведь так поздно… И опасно…

Алексеев поспешил поддеть:

– А тебе не опасно по ночному городу выписывать крюки?

Иванов рассмеялся.

– И память у тебя.

– Следователю полагается. И… Чему суждено случиться, того не миновать. Я – фаталист.

– Что ты! Мне идти-то всего четыре квартала, а тебе – переться и переться. Жаль, что нам в разные стороны. А то бы за болтовней скоротали путь.

Они вышли на воздух. Еще острее чувствовались смешанные запахи цветущих вовсю сирени и черемухи, а иногда к ним присоединялся и терпкий аромат акации. Алексеев свернул налево, а Иванов пошел прямо, от самого начала улицы Малышева и почти в самый ее конец – без малого пять километров.

Час тринадцать ночи. Уже суббота. Несмотря на законный выходной, Алексеев вернется.

У Иванова, старшего следователя по особо важным делам управления Федеральной службы безопасности по Свердловской области, другие планы: на два дня уезжает за город, где у него деревенский бревенчатый домишко. И «дача» его на берегу прекрасного пруда. Глядеть – не наглядеться. Дышать – не надышаться. Далековато, правда, от города. Зато сколько преимуществ?!

Впрочем, Иванов вовсе не сбрасывает со счетов, что к утру все может измениться, и его грандиозные планы полетят псу под хвост. Так было и не раз. Однако надежда умирает последней. Банальность? Да, но без нее ведь тоже никуда.

Полдень. Черноморское солнце палит нещадно. Так и кажется, что его лучи прожигают тело насквозь. На небе – ни облачка. И только там, на самом дальнем горизонте появились туманные, еще неясные полоски, похожие на гусиные перышки.

Из пучины морской появились трое – Чайковский, Фомин и Орлова. Прошлепали несколько метров и плюхнулись на золотую россыпь пляжного песка. Минут с пять так и лежали, не произнеся ни слова.

Первой, что вполне логично, нарушила тишину женщина.

– Нет, мужики, – с откровенными нотками романтичного восторга, который особам слабого пола очень даже присущ, заметила Орлова, – как все-таки прелестно отдыхать на берегу Черного моря!

– А как же! – не поднимая головы от песка, откликнулся со своего места Фомин. – Не в России же загораем, а в зарубежье, пусть даже если оно и ближнее.

Орлова не стала обращать внимания на язвительный подтекст в реплике коллеги и продолжала восхищаться:

– Какое солнце! Какой здесь воздух! Какой песок! Просто чудо!

– Госпожа Орлова, вы не правы, – с суровым притворством в голосе возразил Чайковский. – Чудо вовсе не в воздухе и даже не в солнце, а в том, что наш генерал сжалился над тремя рабскими душами и одарил своей милостью – недельным отдыхом в Крыму.

– Виновата, господин полковник, исправлюсь! – вскочив и вытянувшись в струнку, отрапортовала Орлова.

А сквозь все еще влажный купальник озорно и даже можно сказать несколько нахально выпирали (как у семнадцатилетней) две небольшие, но замечательные грудки.

– Капитан Орлова, умерьте пыл, – довольно меланхолично бросил Фомин. – Извольте не соблазнять начальство своими торчащими прелестями. Чайковский у нас по этой части слаб и может не устоять.

– Сказал же! – вновь укладываясь на песок, возразила Орлова. – В полковниках уже ходит, начальником следственного управления УВД области стал, а все женихается; ни одна баба не может его захомутать и окольцевать. Не мужик, а кремень.

– А все потому, что с пеленок в тебя, дорогуша, влюблен…

– За столько лет и я даже не заметила?

– Ты кроме своего семейного ангела-хранителя, муженька родненького, никого вокруг не замечаешь. Чайковский же особы, достойной тебя, не встретил. Умру, говорит, а своему идеалу останусь верен. Мне, говорит, уготована вторая жизнь. А там, – Фомин устремил свой перст указующий в небеса, – он и намерен соединиться с тобой.

Чайковский слушал эту трепотню и никак не реагировал. Он лежал, закрыв глаза, и только руки были в ходу: брал в пригоршни песок и тонкой струйкой сыпал его на голый живот. Но вот последние слова его заставили встрепенуться.

– Это когда я тебе обо всем этом говорил, а?

– Когда? – все также меланхолично переспросил Фомин. Не дождавшись реакции, сам же ответил. – Давненько уже… Я и не помню…

Еще что-то в том же духе хотел сказать Фомин. Но в этот момент над ними появился вертолет. Сделав круг, приземлился невдалеке от пляжа, метрах в пятидесяти.

Зоркий глаз Фомина сразу определил:

– Решили понежиться на солнце.

– Используя служебный вертолет? Вряд ли, – Чайковский слегка приподнялся и посмотрел в ту сторону. Он увидел бегущего в их сторону человека в форме. – Кажется, по наши души. Чует мое сердце.

Товарищ полковник, – еще издали кричал бегущий, – товарищ полковник!

Фомин пробурчал:

– Нашел себе товарища. Чайковский у нас давно уже в господах ходит. До чего же отсталый здесь народ. Хохлы, одним словом.

Тем временем Чайковский не на шутку встревожился: по пустякам вертолет не станут гонять. Встал и начал натягивать на все еще влажное тело пляжный костюм.

– Товарищ полковник, к нам поступило сообщение по факсу. Вас всех троих требуют домой. Немедленно!

– Что еще там стряслось? – по-прежнему меланхолично поинтересовался Фомин. – Может, собака у хозяина сдохла?

– Кажется, нет. Собака живехонькая, – посланный был невозмутим. – В сообщении говорится, что у вас начальник УгРо убит. Убит в подъезде собственного дома.

– Эти слова буквально подбросили Фомина над землей. Он молниеносно вскочил.

– Ты что?! Что несешь? Спятил? – взревел Фомин, ошалело крутя головой. – Моего шефа?! Убили?!

– Вашего или нет, но убили.

– Не может быть!

Фомин и Орлова также стали на скорую руку одеваться.

– Стрелявших задержали? – зачем-то спросил Чайковский. Сообразив, что глупее вопроса не придумаешь, сердито сплюнул под ноги.

– В сообщении ничего об этом нет. Сказано лишь, что убит тремя выстрелами. Три пули всадили.

– Но почему за нами послали?

– Не знаю. Я не знаю, что в данный момент в головах своего начальства, а про ваше…

Фомин высказал свое предположение:

– Очевидно, генерал решил расследование убийства поручить нам. Не иначе!

Через несколько минут все трое уже были в салоне душного вертолета. И, взвихрив песок, винтокрылая птица вспорхнула ввысь и скрылась за горизонтом.

Из Фомина бурно изливалась ярость.

– Нет, это надо же!.. Какая сволочь!

– Что за шум, а драки нет? – спросил Чайковский, входя в кабинет.

Он подошел к распахнутому настежь окну и залюбовался яблоньками, только что одевшимися в воздушный подвенечный наряд, состоящий из миллиона нежно-розовых соцветий.